На другой день выглянуло солнце, растопив лед, но деревья по-прежнему находились во власти ледяного оцепенения. Кое-где кончики листьев почернели, и на рваных стволах не выступило ни капли сока… Все говорило о том, что им уже не подняться… Но прошел день, другой, третий, и зашумели зеленые кроны, запели птицы, и жизнь взяла верх над жестокостью и коварством стихии.
Это деревья напомнили мне людей из далекого 1941 года…
Клара Антонова
Они никогда не встречались…
До конца,
до тихого креста,
пусть душа
останется чиста.
Странны и необъяснимы порой человеческие симпатии.
Они никогда не встречались: известный ученый из Санкт-Петербурга и танцовщица из Челябинска. И это вполне естественно, если учесть, что он работает в Зоологическом институте Российской Академии наук, она — в театре оперы и балета. Его труды посвящены мамонтам, обитателям далекой доисторической эпохи; ее деятельность связана с классическим балетом. Но Вадим Евгеньевич Гарутт не был бы истинным петербуржцем, не любя балет нежно, искренне и преданно. О подобном типе людей драматург Л. Малюгин сказал: «Трудно дать исчерпывающую характеристику этого редкого, к сожалению, типа. Одним из признаков его является большая культура, не односторонняя, не ограниченная рамками своей профессии, но свободно переходящая в соседние, а подчас и в весьма отдаленные области знаний». Поэтому, наверное, Вадим Евгеньевич наряду с уникальными исследованиями в области палеонтологии стал обладателем редкой коллекции по балету, в которой отражено творчество многих талантливых артистов, в том числе — Ирины Сараметовой, одной из солисток нашего балета.
Не раз я пыталась ответить на мучающие меня вопросы. Почему ученому из Санкт-Петербурга запала в душу именно эта балерина? Почему он чтит и помнит ее имя? Почему человек, который никогда не был в нашем театре и не видел ее спектаклей, знает и интересуется артисткой, давно покинувшей сцену? Что нашел он особенного в ней? Как мог почувствовать силу ее обаяния и особой эмоциональной открытости? Почему на протяжении многих лет не уставал спрашивать меня о ней, передавать приветы, высказывал желание иметь в своей коллекции ее фото и сценические реликвии, не раз обращаясь ко мне с просьбой помочь ему в этом. И каждый раз его расспросы, просьбы, внимание к судьбе балерины напоминали мне о короткой памяти и малом интересе наших земляков к когда-то любимой артистке. Ведь ее Надя в «Последнем бале», Золушка в одноименном балете, Мария в «Бахчисарайском фонтане», Джульетта в «Ромео и Джульетте», Нина в «Маскараде», Бонасье в «Трех мушкетерах», Барышня в «Барышне и хулигане» на протяжении многих лет волновали зрителей, коллег и партнеров. В этих ролях наиболее полно раскрылся драматический дар Ирины Сараметовой, ее чувством и душой согретый танец, выразительность пантомимной пластики, разные оттенки лирического дара: от земного озорства, лукавства, кокетства до мечтательных порывов сильных, высоких чувств. В дуэтах с В. М. Постниковым «влекущая простота», искренность ее героинь приобретали магическую, притягательную силу. Не случайно под обаяние ее героинь попадали профессионалы высокого класса, такие, как Мариус Лиепа.
В труппе она была окружена обожанием, любовью, заботой товарищей: Ю. Сидорова, М. Щукина, В. Постникова, Л. Ратенко, С. Тулусьевой. Интересные спектакли рождались один за другим. Творческая атмосфера царила в репетиционном зале. С уходом одного за другим партнеров ей стало одиноко на сцене. Никто уже не давал ей такого чувства, как они. Круг близких и родных людей сужался. Смерть мамы и близкий конец актерской карьеры привели танцовщицу к мысли об учебе в Академии театрального искусства (бывший ГИТИС) в Москве, что продлило ее служение театру в новой роли — роли педагога-репетитора. Однако эта роль оказалась наиболее сложной в ее жизни. С открытой бурной душой, не умея подстраиваться и пристраиваться, без поддержки товарищей ей стало трудно работать в театре, где порой возглавляли балет люди чуждые этой труппе, городу и искусству…
А из Санкт-Петербурга все идут и идут письма и в каждом из них есть место для Иры Сараметовой: как она? чем занимается? есть ли фото?
И вот недавно я послала Вадиму Евгеньевичу ее фотографии. Среди них есть одна, где танцовщица запечатлена в образе Сольвейг (из балета на музыку Э. Грига «Пер Гюнт»). На что далекий друг ответил:
«Получил я посланные Вами фотографии Иры Сараметовой. Очень прошу Вас поблагодарить ее от моего имени. Снимки мне понравились, особенно портретный — Сольвейг. Его я поместил за стекло шкафа, в котором у меня собраны книги и другие материалы по балету… а Ира Сараметова мне очень понравилась… Раньше видел только фото в газетах… но и этого для меня было достаточно, чтобы оценить Иру как превосходную танцовщицу, очень сожалею, что не видел ее на сцене… А вообще у меня такое чувство, словно я с Ирой хорошо знаком… мне бы хотелось слегка увеличить… портрет (Сольвейг), наклеить на кусок светлого картона и попросить сделать ее для меня надпись… Поклон от меня…»
Еще и еще — во многих письмах о ней.
Странны, но объяснимы порой человеческие симпатии. Чистая и бесхитростная, по моему глубокому убеждению, душа ученого в Санкт-Петербурге уловила родственную себе душу на далеком Урале. И неважно, что никогда не встречались, не виделись, не общались ученый и балерина; не важно, что судьба их никогда не свела вместе. Главное — это талантливые, духовно богатые, самобытные и неповторимые Личности в науке и искусстве. И я уверена:
Максим Клайн
«Мы уходим, оставаясь должниками…»
В тот день сотни и сотни людей не только в Челябинске, Златоусте, но и в других городах России, Германии, США, Швейцарии вспомнили печальным искренним словом благодарности своего учителя и друга Максима Максимовича Клайна. Вот уже и сорок дней прошло, как не стало этого замечательного педагога-новатора, стойкого антифашиста, светлого и чистого человека с фантастической биографией, как говорил о нем поэт Михаил Львов. Несмотря на все превратности жизни, он был самым богатым на друзей и единомышленников.
Я держу в руках книгу «Уроки жизни», на обложке которой Максимом Максимовичем написаны такие откровенные и теплые слова признания:
«Я рано понял, что дружба — это одно из удивительных чудес, неоценимое богатство, которое нужно беречь и умножать. Когда я думаю о вас, мои дорогие и любимые друзья, на сердце становится теплее и жизнь кажется, несмотря на весь хаос человеческих отношений, наполненной особым смыслом…»
У самой же книги драматичная и такая же удивительная судьба, как и у ее автора. В прошлом году я прочитала в газете сообщение, что Максим Максимович тяжело болен и что помочь ему может только лечение в Германии. Вот тогда-то и было решено создать фонд Клайна. Средства были собраны. Но выяснилось: болезнь перешла в ту стадию, когда и чудо-врачи бессильны.
Максим Максимович мужественно встретил этот приговор и начал свою последнюю невероятно трудную работу. Он написал книгу, так объяснив читателям этот шаг: «Вероятному каждого человека на пограничной полосе между жизнью и небытием возникает необходимость отчитаться перед своей совестью. Это суд собственного «я», в котором обвинитель и обвиняемый, свидетель и защитник — в одном лице… В чем смысл жизни? Взрослые делают вид, что ответ на этот вопрос им известен и что они хорошо ориентируются в лабиринте своих проблем, бормоча молитвы или угадывая свою судьбу по звездам… Мне больно сознавать, что сегодня, в конце XX столетия, человека преследуют им же придуманные призраки и духи. Что шаманы, колдуны, чудотворцы, экстрасенсы могут беспрепятственно заниматься своим разрушительным делом, одурманивая людей и прежде всего детей. Жаль, что человечество не извлекло уроков из многострадального прошлого и, блуждая в потемках потустороннего мира, идет навстречу новым страданиям…»