Григорий Полянкер
Городской сумасшедший
Мудрецы утверждают, что каждый город имеет своего собственного сумасшедшего.
Однако, как известно, мудрецы бывают разные – признанные и непризнанные, и часто некоторые из них могут так запутать дело, что – будь вы хоть семи пядей во лбу – не распутаете.
Иногда они могут вам наплести такое – уму непостижимо, ничего не укладывается в голове. А что касается самих мудрецов, то, кажется, всем известно, что от мудреца до сумасброда – один шаг.
Бывают такие личности, которые любят унизить, высмеять, оболгать человека, представить его глупцом, сумасшедшим, смешать с грязью, а причина в этом – обычная, да еще древняя, как мир: чем больше они его вываляют в грязи, согнут в бараний рог, высмеют, унизят, тем больше, как им кажется, возвысят свою собственную персону, будут казаться привлекательнее, умнее.
Но это уже другой разговор. И давайте не будем отвлекаться от самого главного.
Одно ясно, как божий день, и это уже, кажется, доказано, что чуть ли не каждый город, каждое местечко имеют своего собственного сумасшедшего.
Спорить об этом, кажется, нет смысла. В этом, пожалуй, очень легко убедиться.
Поезжайте в любой город или местечко, особенно в жаркие дни, когда неумолимое солнце жжет огнем и нечем дышать. Вот тогда и встретите такие экземпляры, что и во сне не приснятся.
Однажды, в такой жаркий июльский день, спустя несколько лет после войны, судьба забросила нас в небольшой польский городок, неподалеку от Варшавы и не так уж близко от Люблина, городок, носящий несколько необычное название – Сведлиц.
Стоял, повторяем, летний месяц, но, как на грех, не было никакой жары, а как раз наоборот – стояла холодина. К тому же непрестанно весь месяц лили надоедливые дожди, хлюпало, моросило, и все вокруг было охвачено несусветным мраком.
Будто сквозь сито моросил дождь, колючий, въедливый, как назойливая осенняя муха. То на какое-то время исчезал, то вдруг с новой силой начинал распускать нюни, переходя в горькие слезы, и людям доводилось раскрывать свои зонты, поднимать воротники плащей, напяливать на голову шляпы и проклинать погоду всеми проклятьями вселенной.
Вот примерно в такой ненастный вечер мы и выбрались в городской клуб, где местный драмкружок должен был показывать «Короля Лира».
Наши гостеприимные хозяева клялись, что мы не пожалеем, если посмотрим игру местных артистов. Все гости, которые какими-то судьбами попадают в Сведлиц, первым делом бегут в клуб посмотреть шекспировскую пьесу. Так чем же мы хуже?
И мы пришли, несмотря на мерзкую погоду.
Было рано, публика еще не собиралась, и кто знает, соберется ли она в такое ненастье.
Пан директор клуба, который учтиво нас встретил и любезно пригласил в свой кабинет, показался нам очень озабоченным. Он опасался, видимо, не придется ли перенести спектакль на следующий вечер. Без конца суетился, то и дело куда-то звонил, чертыхался, и, глядя на этого озабоченного человека, можно было подумать, что на его узкие плечи взвалили тяготы всего города.
Так как ненастная погода и нам изрядно испортила настроение, мы сидели молча, присматриваясь внимательно к директору.
Пожилой, очень подвижный, сухощавый человек, длиннющий, словно аршин проглотил, с узким лицом, квадратной облысевшей головой, покрытой редкими рыжеватыми пучками волос, и, несмотря на их катастрофическую малочисленность, они все же были аккуратно причесаны на пробор; его бегающие, какие-то выпученные серые глаза ничего не выражали, и по ним невозможно было угадать, о чем человек думает, чем так озабочен и опечален.
Он, кстати, был одет, как английский денди прошлого века или как жених перед смотринами. На нем была модная, темная, отлично отутюженная тройка, небесно-голубая рубашка и красная «бабочка» под выпяченным кадыком, на ногах красовались зеленые туфли и ярко-красные, в тон «бабочки», носки.
После неудачных телефонных звонков он скрестил длиннющие сухие руки и стал нервно шагать по кабинету, желая, очевидно, продемонстрировать перед нами, сколько забот легло на его облысевшую голову и как ему здесь приходится трудно.
Каждый раз, проходя мимо большого стенного зеркала, он останавливался, всматриваясь в свой облик, поправлял бабочку, затем поправлял белый платочек, торчавший в верхнем кармашке пиджака, приглаживал рыженькие усики, редкие волосы и, убедившись, что все в порядке, начинал мурлыкать под нос мотив старинной оперетки.
По тому, как он присматривается к своему наряду, можно было понять, почему не садится в кресло: боялся измять штаны.
То, что директор так долго не удостаивал нас внимания и не обращался к нам, означало, казалось нам, что чем-то мы ему досадили и он был на нас в обиде.
Ну что ж, не будем его спрашивать, что произошло. В конце концов, этот человек нам вовсе был не нужен. Посмотрим спектакль, а он нас вообще не интересует.
Прохаживаясь важно и сосредоточенно, он вдруг остановился перед нами И, вынужденно улыбаясь, спросил:
– Между прочим, меня очень удивляет, что вы не обратили внимания на мой новый костюм. Это ведь настоящее произведение искусства! Весь город мне завидует. Гляньте-ка, люксусова!… Этот костюм, который вы видите на мне, сшил в Варшаве портной, который в Париже окончил портняжескую академию. Сукно мне прислала кузина из Швейцарии. Видали, как на мне лежит пиджак? Будто я в нем родился. Что вы скажете, а?
Не переводя дыхания, он продолжал в том же духе:
– Когда я впервые надел этот костюм и вышел на Маршалковскую, нет, что я говорю, на Иерусалимскую аллею в Варшаве, все мужчины оборачивались, восхищались, втайне завидуя. Я, знаете, уже стал бояться, как бы меня не раздели. В Варшаве можно встретить таких фанатиков, которые не могут равнодушно смотреть на красивую вещь. Предлагали мне за нее три тысячи злотых.
Заметив, что мы совершенно равнодушны к его одежде, он поморщился, сник и продолжал молча похаживать по кабинету, заложив руки за спину, утратив окончательно к нам всякий интерес.
– А что вы думаете, – сказал он после длительного молчания, – люди мне завидуют! Разве вы встретите еще такой костюм, такую рубашку, как мою? Может, только в Варшаве найдете парочку подобных, да и то сомневаюсь. Пощупайте-ка материал. Это моя тетушка мне прислала из Брюсселя к моему шестидесятилетнему юбилею. Подарочек. А вот эту «бабочку» мне преподнес один американский бизнесмен, который забежал как-то к нам в клуб. Ну, что вы скажете, небось не видели таких «бабочек»? Мечта! Люкс, А?…
Мы по-прежнему молчали, только кто-то из нас приличия ради что-то пробормотал. Мы заметили, что наше равнодушие его раздражает и он уже начинает смотреть на нас с неудовольствием.
Но директор клуба не собирался сдаваться. Не может быть, чтобы он нас чем-то не удивил и не вызвал бы на откровенный разговор. Он не переставал красоваться перед зеркалом и самодовольно улыбаться.
Когда же он окончательно убедился, что ни его модный костюм, пошитый первоклассным варшавским портным, ни его красочная рубашка, присланная тетушкой из Брюсселя, ни «бабочка», подаренная американским бизнесменом, совершенно не трогают нас, пан директор подошел к маленькому шкафчику, стоявшему неподалеку от письменного стола, достал оттуда красочную кофемолку и, полюбовавшись ею, горделиво произнес:
– Ну, а эта штуковина, мои дорогие гости, вас тоже не удивит? Это мне прислал дальний родственник из Бразилии, у него там своя фирма таких кофемолок. А видите этот кофейничек? Тоже он прислал. Один на весь Сведлиц. Может быть, в Варшаве вы такой встретите, но вряд ли.
– Кстати, потерпите одну минуточку, и я вам сварю отличнейший кофе. Мечта! Должен вас предупредить, что лучшего кофе, чем сварит Леопольд Зоммеркранц, нигде не найдете! Минуточку терпения, и вы получите огромное удовольствие. Знаете, пан Циранкевич когда-то заехал в клуб, и я ему сварил чашку кофе, он был в восторге, пальчики облизывал. Знаете, пан Циранкевич хотел было пригласить меня в Варшаву, чтобы я в лучшей кавярне столицы научил ихних поваров готовить такой кофе, так сказать, открыть им мой секрет, значит… Люксусово! Одну минуточку…