— Увы, не получится. Во-первых, алкоголь мне противопоказан, а во-вторых... во-вторых...
Не закончив фразу, Дарима раскрыла пакет и начала засовывать цветы внутрь, стараясь не сломать головки.
— Давайте помогу, — Максим придержал полиэтиленовую ручку и зачем-то уточнил: — Гвоздик четыре. Четное число.
— Да, все верно. Спасибо, дальше я сама.
Она положила в пакет и зонт. Все равно бесполезно открывать его при таком шквалистом ветре, лишь спицы вывернутся. Дарима натянула капюшон, но успела пробежать по тротуару всего пару шагов, когда ее догнали.
— Подождите. Сделаем вот что: я подвезу вас куда нужно. — Максим нервно передернул плечами, видно, из-за затекающей за воротник воды. — Честное слово, под такой душ жалко не то чтобы собаку — хомяка выпускать, а тут человек. Еще, не дай бог, подхватите воспаление легких. Соглашайтесь. Я не умею уговаривать.
— И не надо, — улыбнулась Дарима. Такого Максима, с залитым дождем лицом, она совсем не боялась. — Я не против. К тому же видела ваш паспорт, а на плохую память не жалуюсь.
Без дальнейших слов Максим подхватил ее под локоть, и они побежали вниз, к парковке.
Его автомобиль был чем-то сродни джипу, высоким, угловатым и громадным. В размеченные на асфальте границы он не поместился и частично залез на соседнее место. В салоне приятно пахло кожей. Дарима блаженно вытянула ноги, но, взглянув на облепленные грязью сапоги, тут же их поджала и загородила пакетом. Надо было перед тем, как садиться в машину, пройтись пару раз по луже. Детское, но проверенное временем средство быстрого мытья.
Максим провел рукой по волосам, смахивая влагу, а потом включил двигатель.
— Итак, куда вас отвезти?
— На кладбище, — без обиняков выдала Дарима и, поерзав, добавила: — Любое.
— Даже так?
— Просто мама Нина, моя бабушка, — впервые Дарима самостоятельно добавила пояснение, объясняющее их родство, — похоронена в другом городе. Выбраться туда я не... могу, а вчера были девять дней. Ну, знаете, эти якобы обязательные этапы для поминания. Девять дней, сорок, потом вроде бы год...
— Да, а еще молебны, литургии... Я вам сочувствую, Дарима.
Четко выговоренные слова повисли в воздухе. Глухо ворчал мотор. Несмотря на работающие «дворники», косые струи заливали стекло, размывая контуры других автомобилей. На перекрестке заморгал светофор: по-видимому, сломался.
— Прошла всего лишь неделя после ее смерти, а кажется, по меньшей мере вечность. Наверное, потому что я плохо помню день похорон и, ужаснее всего, сознательно стараюсь о нем не думать. Так легче. — Дарима будто со стороны услышала собственный голос, негромкий, но все равно сипловатый. А когда поняла, о чем рассказывает, почему-то не удивилась и, зацепившись взглядом за мигающий впереди желтый круг, продолжила: — Но стоило присниться маме Нине — и я опять чувствую себя виноватой. Не послушалась ее совета, а она из-за моей глупости погибла. Она ведь сразу разглядела, что за человек Владимир, а я... витала где-то в облаках, нацепив розовые очки. Если бы можно было вернуться назад, ни за что не оставила бы их в тот вечер наедине. Да я бы вообще не привела этого подонка в дом! Но кто мог подумать, что он осмелится так поступить с парализованным человеком...
— Дарима, а что случилось в вашей семье?
Не получив ответа, Максим осторожно взял ее за подбородок и повернул на себя.
— Пожалуйста, не бойся. Я тебе не враг.
То, что он перешел на «ты», не показалось Дариме странным. Наоборот, стена дождя словно отгородила их от остального мира и сделала ближе. Тепло, расходившееся от пальцев Максима, было приятным, и Дарима не спешила отстраниться. Вместо этого она, по привычке рисующего человека, начала делить лицо Максима на фрагменты.
Гладко выбритая кожа без порезов. Крупные черты лица. Нос — чуть неровный в середине, как будто перебитый и неправильно сросшийся. Лоб — с залысинами, высокий или представляется таким из-за короткого ежика волос. Шея — широкая и массивная. Морщинка между бровями глубокая настолько, что хочется провести по коже пальцем, чтобы разгладить ее. И на лбу две продольные морщины. Наверное, когда Максим удивлен, они видны еще отчетливее. На верхней губе треугольный уголок, как будто нарочно заостренный, а вот нижняя губа узковата. Подбородок разрезает тонкая белая полоска-рубец. Небольшие глаза прищурены, но не близоруко, а ожидающе. Их цвет... Она даже подалась вперед, чтобы получше разглядеть. Серые. Хотя нет. В тусклом октябрьском свете цвет глаз Максима приближался к стальному, с такой же металлической жесткостью и упрямством.