Максим произнес что-то неразборчивое, и Дарима посмотрела на рисунок. Там был изображен безногий старик с гармошкой. Он частенько играл на рынке в Печицах. Просто так играл, без выставленной на асфальт шапки. Если прохожие и одаривали инвалида мелочью, он принимал подношение с достоинством. Но Дариме всегда казалось, что больше денег он любил, когда дети танцевали под его вальсы.
Дальше шли пейзажи: бело-розовые пионы, парк под моросящим дождем, уходящее за морской горизонт солнце, бьющий клювом по заиндевевшей луже голубь...
И снова портрет. На этот раз продавщицы, чей ларек размещался у станции метро «Кировская». Про себя Дарима звала ее «овощной Снегурочкой» за голубую шапочку с белесыми косичками, с которой та не расставалась. Вроде бы, кроме смешного головного убора, в женщине не было ничего особенного, но птичьим наклоном головы и тонким голоском она напоминала Дариме ее первую учительницу, Валентину Иосифовну.
От последнего рисунка сердце Даримы рухнуло вниз и застучало уже где-то в животе. «Как, как он мог попасть сюда? — недоумевала она и сама же себе ответила: — Так я же не глядя сгребла все с холодильника и сунула в пакет. Боже, что он подумает?..» А Максим, слегка сдвинув брови, изучал карандашный набросок бритого мужчины с прямым тяжеловатым взглядом...
— Похож, — негромко сказала Татьяна, которая не дождалась своей очереди и заглянула через локоть Максима. — Вы действительно хорошо рисуете. С чувством, но без лести.
— Спасибо, — с трудом поблагодарила Дарима.
Она мялась на месте, не решаясь поднять глаза на молчавшего Максима, который не выпускал злосчастный лист из рук. Потом сложила просмотренные рисунки, горкой лежавшие на столе, и обратилась к Татьяне:
— Завтра же я переговорю с моим директором и сообщу, сразу он меня отпустит или придется отрабатывать какое-то время.
— Не волнуйтесь, я подожду. Счастливо.
Максим догнал Дариму уже на лестнице и опустил в пакет свое изображение.
— Какой-то я у тебя мрачный получился. Надо почаще улыбаться. Ну что, поздравляю с новой работой. Кстати, в машине подарок.
Падал снег, и не мелкими снежинками, а настоящими хлопьями, лохматыми и пушистыми, как состриженная шерсть.
Чтобы прогреть остывший салон, Максим завел двигатель и с заднего сиденья взял голубую папку. Резинка щелкнула по пластику, и из-под аккуратно сложенных бумаг выскользнула связка ключей, знакомых Дариме каждой зазубринкой.
— Не может быть... Откуда?.. Как же...
— Здесь все: договор приватизации, техпаспорт, свидетельство о праве собственности на квартиру, но оно уже бесполезно, так как с лета ввели выписки из ЕГРПа — реестра прав, еще твой диплом, школьный аттестат... — Максим быстро переворачивал страницы. — Нет только завещания, но я не уверен, что мама Нина вообще составила его. В любом случае, это легко проверить, сделав запрос в нотариальные конторы Печиц. Что касается Владимира... Он на свободе. Можно попытаться посадить его, но, к сожалению, тогда не обойтись без эксгумации тела мамы Нины.
— Нет, я не смогу...
— Как скажешь. Значит, пусть ползает. Главное, бояться его больше не нужно, слышишь? Ни он, ни кто-то другой не приблизится к тебе и на метр.
Дарима вдруг всхлипнула и, припав к руке Максима, начала ее обцеловывать.
— Ты что, Дарка?! — опешивший Максим пришел в себя и, бросив папку куда-то вбок, ухитрился освободить кисть. — Перестань, ну!
Зажмурившись, Дарима подалась ближе и уткнулась лбом в пальто, пахнущее табаком. Рвущиеся наружу эмоции складывались в полусвязные слова:
— Вы столько сделали для меня... Я готова на колени встать, и то будет мало... — Она дернулась вниз в доказательство своей признательности, но Максим не дал сползти с сиденья. Теперь они оба держали друг друга за плечи, и Дарима снова сбивчиво забормотала: — Вы добрый, чуткий человек. Самый лучший в мире... — Ей показалось, что она делает слишком много пауз и, если запнется еще хоть раз, Максим тут же воспользуется остановкой и больше не позволит продолжить. И Дарима выпалила: — Отвезите меня к себе домой!
Максим медленно, будто не веря, разжал пальцы и сухо уточнил: