— Вот, напиши этим гадам, чтобы прислали письмо с объяснением, что в инвойсе двести восемьдесят пять от третьего октября этого года допущена неточность и правильное число коробок должно быть... Вот, я все пометил на листке.
— Хорошо. — Юлька освободила клавиатуру, чтобы ввести адрес нужной электронной почты.
— Дружок Юлёк, — подкатился на офисном кресле Эндрю, — глянь потом, что за слово.
Вот все-таки зря он сопротивляется и не хочет поставить себе «Лингво»: экономил бы и свое время, и ее. Несмотря на возраст, приближающийся к тридцати, Карпец почти не пользовался благами технического прогресса и компьютер начал осваивать только пару месяцев назад, а стационарный телефон предпочитал любому мобильнику. Поэтому с тонкостями перевода специфической лексики они как специалисты по романо-германской филологии, далекой от промышленного и театрального освещения, сражались вдвоем, благо, что проскальзывала та нечасто, а появлявшиеся случаи надолго откладывались в памяти обоих.
Из-за матовой двери высунулся Колесник. «Вот кто-нибудь может объяснить, — подумала Юлька, — почему чем больше денег у человека, тем проще он одевается? Свободные свитера, джинсы со множеством дыр, какие-то нелепые шарфы, шапочки с помпончиками или «это»... Зачем В.А. из своего богатого гардероба (а он точно не маленький!) выбрал темный пиджак с налепленными на локтях серыми овалами? Кто вообще придумал эти безобразные нашлепки? Скромняга бухгалтер, протирающий за столом рукава до дыр? Или мама малыша, только начинающего ползать и потому использующего все части своего тела для лучшей устойчивости? Черт, что в голову-то лезет!»
— Андрей, ты не забыл, что завтра прилетают Ригер с Паулем? — поинтересовался Колесник, наверняка не подозревая, какие мысли роятся в голове его подчиненной.
— Да помню, к одиннадцати еду в аэропорт. Пока багаж дождемся, в гостинке разместимся... Наверное, только к четырем появимся здесь. Вадь, может, ресторан стоит сейчас заказать?
После почти десяти лет совместной работы Эндрю мог позволить себе несоблюдение субординации. К торчащей голове Колесника добавились остальные части его тела, и директор присел на пустующий стол.
— Да, точно. Как бы не пролететь с местами, хоть и четверг. Юль, закажи столик на шесть часов — думаю, к этому времени как раз все перетрем.
— Где заказать? — деловито уточнила Юлька.
Колесник встретился глазами с Эндрю.
— В «Усадьбе»?
— Не, — Карпец мотнул головой, — слишком все правильно там, чин чинарем. Давай лучше «К Васичу». Просто, душевно, опять же по-нашему: холодная водочка, салко с прожилочками, хрустящие огурчики, а потом под основательный разговор — шмат мяса с кровью... Да и немцы это любят.
— Умеешь ты живописать, — засмеялся Вадим и кивнул полуобморочной от голода Юльке: — Заказывай на пятерых: Малинина захватим.
Юлька позвонила в ресторан, потом запросила требуемое для таможни письмо и со спокойной совестью выключила компьютер. Все, пора домой. После гастрономической рекламы Эндрю до жути хотелось жареной картошки в сметане и вареной колбасы, а еще огромную чашку черного чая с бергамотом и лимоном, после которого у нее всегда пощипывает язык, а нёбо становится шершавым. Потом завалиться на диван и уснуть под хороший фильм, желательно что-то в духе раннего Тарантино или позднего Скорсезе.
Глава 3. Женька
Он перечитал договор в четвертый раз.
Бесполезно: в мозгу по-прежнему методично щелкал метроном. Интуиция редко подводила Женьку, но ее знаки скатывались в плохие ребусы — поди узнай, где скрывается загвоздка. Разве было бы плохо, если в качестве подсказки подозрительные формулировки пульсировали бы другим цветом, желтым, например? Или весь текст сливался бы с фоном, а темными оставались именно те слова, в двояком смысле которых и скрывались подводные камни?
Нет же, его шестое чувство явно тяготело к музыкальности. Узнай об этой способности мама, наверняка бы обрадовалась: хоть так осуществилась ее заветная мечта приблизить сына к миру искусства. Может, тогда она перестанет в день своего рождения вытаскивать откуда-то с антресолей пыльный футляр со скрипкой и торжественно вручать его Женьке с неизменной просьбой сыграть для нее. А что играть-то? Из года в год одно и то же: песенку про кузнечика, единственную, что удалось разучить в детстве. И неважно, что половины нот он не помнил да и инструмент не настроен. Мама наслаждалась видом сына: подбородник на полированном дереве зажат между челюстью и плечом, кисть руки расслаблена, глаза полуопущены. А сам музыкант (даже в свои двадцать пять лет) ни за что бы не признался, что всегда радовался безвременной кончине насекомого и сожалел только о том, что лягушка-избавительница не появилась еще в самом начале шлягера.