Юлька выпустила очередную струйку дыма и для проверки тряхнула головой.
— Нет, мозги ясные, но пустые. Ни одной разумной мысли, что делать дальше.
«Я тебе скажу. Плюнь на полурыбку в чужом животе и заваливайся под теплый Женькин бок. Утром вся мутотень представится кошмарным сном. Ну!..»
Юлька качнулась в сторону коридора, но потом повернулась к лежавшему на полу планшету, включила и в строке поиска написала: «Развитие эмбриона». На первой же ссылке она поняла, что ошибалась. В одиннадцать недель ребенок не был рыбкой. Он походил на человечка — небольшого, со сливу, с непропорционально огромной головой, низко посаженными ушами, с зачатками ногтей и без перепонки между пальцами. В отличие от крохотули, Юлька не страдала отсутствием легких, и у нее перехватило дыхание.
Открываемые сайты пестрели фотографиями малышей в утробе матери. Юлька читала, смотрела, перелистывала и с каждой потраченной секундой чувствовала растущую пропасть между ней и Женькой. Он уже не принадлежал ей полностью, безоговорочно, как несколько часов назад. Неизмеримо больше прав на него было у зародыша, слабого, беззащитного и одновременно страшного, даже опасного одним своим существованием. У зародыша, который и развивался-то только благодаря встрече клеток: женской и мужской. «Безымянной» и, возможно, Женькиной.
«Он уйдет, Марчук как честный, порядочный человек обязательно уйдет», — понимала Юлька. И не отпустить его она не может. Всегда была жуткой эгоисткой, так пора хоть раз поступить правильно, по совести, пусть и в ущерб себе. Никто не отменял истину, что ребенку лучше в полноценной семье. С первого дня малыша должны окружать уверенная мама и страхующий папа, всезнайки бабушки и затейники дедушки, куча ахающих теток и помалкивающих дядьев. А еще бибикающие машинки или говорящие куклы. Цветные карандаши и разные ластики: чтобы стирать шедевры с обоев. Яркие книги с плотными страницами, чтобы легче было переворачивать. Глупые хомяки, которых можно запускать в лабиринт, построенный из кубиков. Незаметные рыбки, про которых вспоминают, только когда разбойница-кошка плюхнется в зазеленевший аквариум. Ребенок должен жить в коконе из тепла и ласки, с поцелуями и объятиями. Юлька, недолюбленная дочь, понимала это как нельзя лучше.
Наверное, они с Женькой смогут иногда видеться, все-таки считаются друзьями. Будут перебрасываться нелепыми словами, не теми и не о том, о чем хотели бы, обмениваться взглядами, из которых предварительно сотрут все эмоции, кроме внимания и вежливости. Господи, но как же будет непросто! Лишить ее Женьки — это то же самое, что выдрать позвоночник, ось, вокруг которой формируется вся Юлькина жизнь.
«Хоть бы ты превратился в урода, от которых обычно избавляются! — Страх потеснила внезапная злость к ребенку. — Ведь всегда же есть процент аномалии в развитии. Мало кто готов растить даунов и дебилов. Вдруг твоя «безымянная» как раз из числа нетерпимых? Или вот еще вариант: она может передумать рожать и сама пойдет на аборт. Еще ведь не поздно... Или подхватит опасную инфекцию, а для спасения потребуется лечение, которое несовместимо с беременностью. — Фантазии все больше походили на проклятие. — Оп — и нет больше ничего. Но лучше все же выкидыш. Надежно и быстро. Они сейчас происходят сплошь и рядом. Плохая экология, генетический сбой, стресс, авария... — Юлька даже зажмурилась, представляя, как из незнакомой, но ненавистной девушки кроваво хлещет. — Что угодно, лишь бы ты перестал делиться и замер!»
С каждой выдуманной мерзостью Юльке самой становилось хуже, будто пожелания сначала проходили через ее собственное тело, напитывали его темной энергией и лишь потом утягивались через открытую форточку. À la guerre comme à la guerre (фр. На войне как на войне), все средства хороши, а, если разобраться, сейчас у Юльки именно настоящая борьба — за счастье. Оно едва проклюнулось, только-только начало приживаться, а его уже готовы выкорчевать с корнем. «Не отдам, мое!» — Юлька заколотила в стену сжатыми кулаками и едва не закричала от отчаяния и отвращения к самой себе.
В комнате заскрипел диван. Что-то лязгнуло, упав на пол. Заспанный Женька в незастегнутых джинсах приковылял в кухню, шлепая босыми ступнями по линолеуму, и привалился к Юлькиному боку.
— Привет. Не знал, что ты начала страдать бессонницей.
Его щека, колючая из-за отросшей щетины, пахла свежестью. Альпийской, если верить стиральному порошку. Привычный, домашний, родной запах, от которого у Юльки теперь свело скулы. Она помяла давно потухший окурок, все еще не зная, как поступить. Однако тянуть с вопросами, жгущими нутро, дальше не было смысла.