— Я не буду курить, честно.
Юлька некстати закашлялась и отклонилась. Теперь она видела Женькино лицо. «В старости у него будет много морщин. Вон сколько траншей на лбу уже сейчас. А когда он хохочет, на щеках появляются даже не ямки — полоски. — Юлька скользила взглядом по знакомым чертам. — В волосках правой брови у него шрам. Я знаю это, потому что много лет назад, когда он болел ветрянкой, сама сковырнула подсыхающую корочку. А еще у него удивительные глаза, самые красивые и серые в мире...»
— Жень, обещаю не курить, — повторила Юлька, — а к твоему дню рождения брошу вообще. Я люблю тебя, верь... Но мне нужны эти несколько дней, чтобы побыть одной. Чтобы смириться, найти оправдания... Понимание ведь не появляется по хлопку, гордыню так сразу не задавишь. Да что говорить! Ты же знаешь меня, как никто другой...
— Знаю. Поэтому интересуюсь: ты собираешься вернуть цепочку?
Его подарок. Учитывая обстоятельства, почти обручальный. Юлька накрыла ее ладонью красноречивым жестом собственника.
— Хорошо. Тогда... пять дней. Хватит же столько?
Она кивнула. Клюнув губами ее волосы, Женька вмиг оказался у кухонной двери, но там еще раз полуобернулся.
— Я очень люблю тебя, Юлька.
Его глаза блеснули.
Кто равнодушен к первому января, этому неторопливому, вялому дню, начинающемуся сразу с обеда? На стол выставляются прошлогодние, напитавшиеся майонезом салаты. Новые гости приносят свою порцию деликатесов, перегар и байки о случившимся за последние двенадцать часов. Алкоголь приобретает оттенок лечебной процедуры. Нарезанные с вечера фрукты продолжают темнеть. Когда же добираются наконец до торта, то выясняется, что кремовые розочки слизаны с него подчистую...
Только все это было не про Юльку. Она не знала, чем заполнить вязкие, тянущиеся после Женькиного ухода сутки, и попыталась отвлечься безотказным способом — водой. Но даже ванна не приносила облегчения, да и аромат ванильной соли, подаренной Даримой, оказался слишком приторным и напомнил о мороженом, любимом детском лакомстве.
Дети, дети...
Юлька никогда не испытывала трепета от мысли о лысых головенках, пахнущих, по общему утверждению, молоком. Она считала, что от ребенка несет какашками и затаенными гадостями. Это основывалось на опыте общения с младшим братом. Разница в десять лет и половое различие не позволяли распуститься между ними нежной привязанности. Юлька морщилась от грязных памперсов и несдерживаемой отрыжки братца-грудничка. Когда она соглашалась взять Даню на руки, чтобы мать могла сходить в душ, буквально за десять секунд он умудрялся беззастенчиво прослюнявить даже Юлькины тапочки. Подрастая, они частенько дрались до крови и порванных колгот, не обращая внимания на неравные весовые категории. Даня не гнушался черкать в книгах и тетрадях сестры, а она отвечала ему растоптанными машинками и выброшенными солдатиками. Поначалу мать пыталась растаскивать детей, но они, как два петуха, наскакивали друг на друга, едва оказывались в метровой близости. Устав от бесконечных потасовок, при первом же крике мать отвешивала по затрещине, не разбираясь, кто прав, кто виноват, и тыкала каждого в свой угол. Для выросшей Юльки это было особенно унизительно, и, едва каратель в лице матери покидал поле боя, она улепетывала на улицу, не боясь получить новый выговор. Временами Юлька думала, что мать даже ждет ее бегства, потому что оно обозначало долгожданную тишину...
Дане было семь, когда Юлька поступила в университет. Вечером накануне отъезда она собиралась, выгребая все из шкафа в клетчатую сумку-баул, самую большую в доме, и мысленно считала минуты до поезда, который унесет ее в манящий мир большого города. Брат, демонстративно развалившись на кровати, провожал выбранные Юлькой вещи взглядом следователя, производящего обыск. На очередном вираже, когда она потащила что-то с полки над его головой, Даня вдруг ткнулся лицом ей в живот и... громко заревел. «Не уезжай... Не... бросай...» — хлюпал он носом. И до Юльки наконец дошло, что Даня такой же, как она. Одинокий. Ненаученный выражать чувства. Требующий внимания, но не выходками, подобно Юльке, а кулаками.
В ту ночь они впервые шушукались до утра и заснули в одной постели, крепко обнявшись. Наверное, останься она рядом, им суждено было бы стать еще ближе, но протянувшиеся между ними километры оставили все на уровне того прощального вечера, и, встречаясь, Даня с Юлькой никогда больше не откровенничали.
Неудивительно, что малыши со двора тоже раздражали Юльку. Поразительным было другое: Дарима и Женька, единственные дети в своих семьях, никогда не буркали, не отмахивались от цепляющихся в самый разгар игры карапузов. Они очень умело находили «липучкам» другое занятие. Как говорят в психологии, «переключали».