Из разжавшихся пальцев Тимура со стуком выпал стакан. Лохматая голова друга дернулась, но не смогла оторваться от столешницы. Женька встал.
— Я... пойду умоюсь.
Засохшие мыльные разводы на зеркале в ванной не скрыли припухшие веки и двухдневную небритость. Голова не болела: коньяк был хорошим, а рука Тимура проверенно-легкой. Ныла поясница и шея, наверное, из-за того, что долго сидел в одной позе. Женька помассировал их как мог и прополоскал рот.
Он отсутствовал недолго, каких-нибудь пять минут, но за это время в кухне все изменилось. Валерий Иванович устроился на той самой табуретке, на которую вчера определили отбивные. Бодрый, словно давно проснувшийся Тимур критически нюхал салаты. В сковороде шипело разогреваемое мясо. Набирал обороты закипающий чайник. Есть совершенно не хотелось, и Женька привалился к косяку.
— Еще раз доброе утро. Тимур, я буду только кофе.
— Не-а, надо заправиться, — Тимур несогласно поскреб щеку, чуть менее заросшую, чем у Женьки, — нам предстоят великие дела. Пап, я уйду на весь день, а ты за своими бумажками не забудь пообедать — а черт! уже поужинать, слышишь?
Красин-старший послушно кивнул. Всем своим видом он напоминал аутиста, живущего в собственном мирке и лишь изредка выныривающего на поверхность. И если Тимуру, видимо, это было привычным, то Женька смущался и впервые не знал, что хуже: родительская гиперопека или, как здесь, отец-профессор и малыш в одном лице.
Пока Женька обжигался крепким кофе и упорно отодвигал все съестное, Тимур вызвонил Сыча, к которому всегда обращались именно так, по фамилии, игнорируя дичайшее имя Зевс, и Леху Никитского. Они сдружились еще в студенчестве и вместе съели если не пуд соли, то определенно килограммов десять, запив бодяжными портвейнами. Правда, после окончания института синхронность из их жизней ушла, и потому, когда выпадала удача снова пересечься, приятели намеренно растягивали встречу, максимально набивая ее событиями.
Обещанными «великими делами» оказалась русская баня где-то на окраине города. Отдубасив тела березовыми вениками, бывшие однокурсники лениво попивали «пенное», удачно сохранившееся со вчерашнего дня. Заметив золотое кольцо на Лехином пальце, по-гусарски беспардонный Сыч принялся намывать ему косточки:
— Ну ты и рыжий жук: расписался по-тихому и думаешь, что в дамках?! А прощальная оргия где, полуголые стриптизерши? Где литры водяры, в конце концов?!
Леха развел руками: мол, смиренно прими и забудь, и разочарованный Сыч перебросился на Тимура с его таинственными пассиями, «о которых все слышали, но никто не видел». Обсуждение Женьки ограничилось неопределенным «Эх!», из чего можно было сделать вывод, что Красин каким-то образом умудрился провести с Сычом просветительскую работу и убедил не цепляться к нетипично помалкивающему Марчуку. О себе Сыч, как всегда, ничего не рассказывал, но его знаменитая татуировка из полосок, где каждая черточка обозначала «сбитую» девушку, поползла уже на вторую руку. Если раньше это Женьку забавляло, а иногда подстегивало желание переплюнуть приятеля, то теперь он подумал, что кое у кого еще к тридцатнику есть все шансы превратиться в зебру.
Женькино пиво давно выдохлось, но взять новое не тянуло. Раз за разом он встряхивал бутылку и следил за пеной. Вот она появляется из микроскопических пузырьков, вспучивается до снежного кома и застывает. Где-то внутри уже лопаются воздушные шарики, но пока этого не видно. Есть только взбитая субстанция, заполняющая все пространство. Как его неотвязные мысли о Юльке...
— Вставай, — голос Тимура, непривычно жесткий, был равен тычку в плечо. — Мы едем к Сычу.
— Зачем?
— Тусить! Вот сейчас бухла купим, девочек позовем...
— Я пас, — одновременно возразили Женька с Лехой, но с разными интонациями: бескомпромиссной у первого и оставляющей шанс для переубеждения у второго.
— Никаких девочек! — Красин обрубил сычовские мечты непререкаемым тоном, будто разговор шел не о развлечении, а о сроках поставки медицинского оборудования. — Только мы и пиво. А с завтрашнего утра начинаем марш-бросок. Три дня экстрима в чисто мужском составе. Леха, набери жену, я с ней все улажу. Как ее зовут?
— Алена.
— А со мной, кто со мной уладит?! — От возмущения Сыч ударил кулаком по стене. — Семьдесят два часа без баб, на голодном пайке! Как ты себе это представляешь?!
— Ну, извини, потерпишь. Поднакопишь сил, а потом, если хочешь, гигантелло, могу дать телефончик одной... изобретательницы. Думаю, даже тебя она сможет удивить.
— Тимур, отдай «симку». — За последние четыре часа это была уже вторая Женькина просьба.