— Пацаны... без меня...
От радостного волнения, которое он, признаться, уже не ожидал от себя, нормальное, внятное предложение не выстраивалось, но Женька и не подумал его закончить и начал натягивать джинсы, путаясь в штанинах.
— Ставлю пятьсот, что Марчук сваливает к девушке. — Сыч протянул ладонь, призывая друзей присоединиться к пари, но Леха отказался:
— Так это ж очевидно.
— Точно, к девушке, но!.. Мои пятьсот на то, — поддержал спор Тимур, — что до лета мы встретимся на мальчишнике.
— Думаешь, женится? Ой нет, гонишь! Разбивай, Леха!
— Говорите так, будто меня и рядом нет. — Женька торопливо шнуровал ботинки.
— А разве ты мыслями здесь, а не у Ляпы?
— «Итак, она звалася Ляпой», — перековеркал Сыч пушкинские строки. — А че, очень романтичное имечко! Эй-эй, не бейте меня, дяденька! — запищал Сыч противным фальцетом, шутливо втискивая свою немалую тушу в шкафчик от подскочившего Женьки. — Пожалуйста, отпустите дверцу!
— Боишься, что жирок прижму? Или клювик?
Вся эта перепалка под неумолчное ржание зрителей напомнила Женьке возню в школьной раздевалке перед физкультурой.
— Что за грязные намеки! — голос Сыча враз обрел сочность и басовитость. — У меня, если помнишь, аппарат помасштабнее твоего будет.
— А может, я нос твой имел в виду? И вообще, запомни: я, в отличие от некоторых, не рассматриваю, что у мужиков ниже пояса.
— Сам ты педик!
Разъяренный Сыч полез из убежища, но застрял. Тимур тут же залепил ему лицо скомканным полотенцем и крикнул Женьке:
— Оставляй этого задрота на меня, а сам шуруй давай. Ляпе привет.
Больше Женька не задерживался и, чуть ли не кубарем выкатившись из здания бассейна, помчался по улице.
Незастегнутый пуховик хлопал по бокам, морозный воздух обволакивал тело, но все равно было жарко. По спине раз за разом стекали ручейки пота. Под ногами хрупал крупитчатый снег. Сначала Женька петлял между прохожими, а потом понесся напролом, размахивая руками, отчего шедшие навстречу люди испуганно отскакивали в стороны. На одном из перекрестков он едва не угодил под автомобиль, но и тогда не остановился. Да, было глупо вот так бежать, следовало поймать такси, но он не мог замереть даже на секунду, будто пауза отбросила бы его прямиком на другой конец города, отдалила бы еще больше от дома, где ждал сейчас самый важный в жизни человек...
Тем же единым порывом он взлетел на четвертый этаж своего дома и, увидев сидящую на полу Юльку, сгреб ее в охапку. Неизвестно почему — из-за долгой пробежки или все же волнения, что эсэмэска могла оказаться злым розыгрышем, — Женькины колени едва не подгибались. Чтобы удержать равновесие и не свалиться позорно на пол, он тискал Юльку, что-то охающую в его свитер, покачивал, прижимал к груди, словно игрушку — потерянную и вновь откопанную в старом сундуке, и все это под собственное бессмысленно-сюсюкающее бормотание. Понемногу его дыхание выровнилось, а вместе с ним улеглась и телячья восторженность.
— Ляпа... — Ослабив хватку, но до конца не разжимая рук, он посмотрел прямо на Юльку.
— Я. Или непохожа? А может, ты кого другого ждал?
— Нет, тебя. Извини, если долго: мобильник был выключен.
— Ничего. Я музыку слушала... Помнишь у Бутусова «Девушка по городу шагает босиком»?..
Она вытащила из ушей пуговки наушников, оставив проводки свисать по куртке, и несколько секунд беззвучно шевелила губами, будто готовилась спеть и повторяла слова. Но вместо песни зазвучало раскаяние:
— Прости, пожалуйста. Я люблю тебя, Женя. — Упавшую на глаза челку Юлька моментально сдула и продолжила почти без паузы, все той же присущей ей скороговорочной морзянкой: — Больше всего на свете. Обещаю, что буду доверять и слушать все-все, что ты советуешь. Мне так стыдно!..
— Зря, — он щелкнул ее по носу и аккуратно поставил перед собой, — я ведь не обижаюсь. Что было — то было.
Спохватившись, он поцеловал Юльку — медленно, как если бы только знакомился. Губы, щеки, лоб, шею... — все, что не было прикрыто одеждой. Подышал на Юлькины хрупкие, прохладные ладони и обнял ими свое лицо, отгоняя пережитое и надуманное. Молния на ее куртке разъехалась от одного касания, пуговички на тонкой кофточке поддались тоже легко. Женьку обдало карамельно-ванильным запахом Юлькиного тела, и он признательно выдохнул в теплую кожу:
— И я тебя люблю...
У них все-таки хватило соображения заняться любовью не в общественном коридоре. Вместо привычных криков Юлька издавала жалобное хныканье, а то и поскуливание, и в какой-то момент Женька испугался, что своим напором повредил ее что-то там, внутри. Однако замедлиться она не дала и сбивчиво заверила: