Дарима по-прежнему стеснялась просить что-либо для себя, но готова была вскочить по первому зову Максима. Он принял это в расчет и частенько принимал решения за них обоих, с присущей ему твердостью сообщая: «С завтрашнего дня мы делаем то-то и то-то».
Так он записал Дариму в автошколу, без обиняков заявив, что намерен купить ей машину и тем самым избавить себя от запахов общественного транспорта, пропитавших ее с ног до головы. Подобно многим мужчинам, Максим не питал симпатии к магазинам, поэтому обновление гардероба Даримы перепоручил настоящему шопоголику — Юльке — с одним-единственным пожеланием: «Чтобы на все случаи». Именно Максим убедил Дариму, что диплом педагога-психолога лишним не будет, и она занялась дистанционным обучением, планируя в сентябре пойти на заочное по схожей специальности. Не одаривая Дариму обручальным кольцом (он говорил, что прежде надо определиться, но не уточнял кому и в чем), Головин тем не менее открыл на ее имя счет в банке, куда сразу же перевел внушительную сумму и который продолжал пополнять каждый месяц. Напуганная щедростью, она не знала, что и думать, а он ничего не собирался объяснять.
Вступив в наследственные права, Дарима колебалась недолго и, получив одобрение Максима, при первой же возможности продала квартиру мамы Нины и очень огорчилась, когда тот отказался признать эти деньги общими и положил все до последней копейки на Даримин счет.
Наверняка кому-то со стороны их отношения могли показаться слишком ровными, но одна Дарима знала, насколько сильно и самозабвенно ее чувство, вылепленное из смеси уважения, преклонения и страсти. Максим отвечал ей более спокойно, взвешенно, а громким словам и пылким признаниям предпочитал поступки, доказывающие его любовь...
— Проснись, морожко течет!
Неугомонная Юлька плюхнулась на скамейку и языком сняла молочную каплю, повисшую на Даримином стаканчике. С остатками пломбира подруги расправились на пару.
Начало припекать, и они, не сговариваясь, поддернули юбки: Юлька почти до самых бедер, Дарима скромнее — едва выше колен.
— Ох, девчонки, как я вас люблю, особенно блондинку! — наконец подошел Женька и с удовольствием лизнул взглядом оголенные Юлькины ноги.
— Подхалим! Садись, солнце не загораживай.
— Бу-бу-бу! — передразнил Женька и расслабленно откинулся на деревянную спинку.
...В далекий январский вечер, вернувшись домой, он долго будил Юльку, а когда она, посопротивлявшись, все-таки открыла глаза, без утайки рассказал, что ребенок теоретически может быть от него, но фактически будет воспитываться чужим богатым дядей, поэтому Кристина совсем не заинтересована, чтобы правда вылезла наружу. Юлька кивнула, то ли соглашаясь, то ли принимая информацию к сведению.
А потом, поколебавшись, Женька озвучил то, что Юлька должна была знать — опасность приближающихся трех месяцев. Путаясь в деталях журнальной статьи, он вспоминал описанные исследования семейных пар и сведения об уровне гормонов. Объяснял, что не привык связывать себя длительными обязательствами, хотя именно сейчас намерен попробовать — с Юлькой. Шагал из угла в угол, размышляя вслух, можно ли перебороть собственную слабость и что для этого потребуется ("Вдруг какие лекарства есть? Или достаточно запереться дома и переждать? Или вот еще чем не вариант — гипноз..."). Она внимательно смотрела на Женьку, не произнеся ни слова, а когда он замолчал, сказала, будто подвела черту:
— Просто будем держаться за руки, хорошо?
Так они и зажили, весело, легко, поддерживая друг друга. Из-за работы им удавалось встречаться лишь вечерами, но они постоянно что-то отмечали, хохотали, занимались любовью и ложились спать далеко за полночь, а утром выползали из кровати, когда лязг будильника в тазу выносил последнее терпение и остатки мозгов.
Притирка характеров, если она и была, происходила незаметно для Юльки, без упреков и претензий. Как Марчук и обещал, хозяйственную часть он взял на себя. Неспособная к быту, поначалу Юлька частенько забывала приготовить ужин, обходясь привычными яблоками, или мыла грязную посуду по мере необходимости, зато идеально выглаживала Женькины рубашки. Не сразу, а очень постепенно он, занимаясь готовкой, стал поручать Юльке несложные вещи вроде размешивания каши или нарезки морковки и гордо величал ее своим маленьким поваренком.
Частенько они выбирались в клубы с Женькиными друзьями, и, пока парни под пивко зубоскалили о том о сем, Юлька отрывалась на танцполе. Неспокойная и горячая, она стала еще более задорной и неутомимой, заряжая оптимизмом окружающих. Появляющиеся трудности ее только смешили, а грустное она, как всегда, оборачивала в нечто забавное. В Женьке же, наоборот, обострилось чувство ответственности. Но их роднило то, что каждый день они проживали как последний, наслаждаясь своим ликующе-сумасшедшим счастьем...