Гордеич потянулся рюмкой к Старовойтову и звонко чокнулся. Все встрепенулись, столкнулись рюмками и тут же вразнобой загалдели что-то вроде «Хорошо сказал», «Точно, здоровье — главное», «Хлеб, хлеб передай». Застучали о фарфор ложки, и Женька сглотнул последнюю голодную слюну. Рядом Кристина неторопливо набирала ложкой бульон.
Все-таки поездка оказалась не такой ужасной, как он себе представлял. Родители были приятными, еда — отличной, никто не напирал, в разговор не втягивал, да и вообще Женька не чувствовал себя распластанным на предметном стекле микроскопа жучком-долгоносиком. Выпил он только одну стопку: именниника уважил, но оставаться на ночь не планировал. После ухи последовал салат, в котором среди зелени виднелись хвосты креветок и желтые зерна кукурузы. «А ведь после этого вечера можно легко привезти парочку ненужных килограммов, — спохватился Женька. — Надо остановиться, но как, если от запахов кружится голова, а вес растет уже от одного взгляда, брошенного на блюда...»
Как обычно, алкоголь ослабил языки старшему поколению, занимавшему левую часть стола. Женщины хвалили меню и неумело выпытывали, какие подарки вручили Старовойтову. Сам виновник торжества примерил на себя роль тамады и подбивал друзей не забывать новое русское правило: «Между первой и второй... можно выпить еще пять».
После десятого тоста Женька малодушно оставил покусанный бутерброд с красной рыбой на тарелке. Все, the game is over, иначе штаны треснут не только в талии, но и внизу, у носков.
— А я тебе говорю, большая квартира всегда пригодится! — Василий Кузьмин стукнул кулаком по столу, и укроп на салате склонился набок. — Не тебе, так детям.
— Эти дети те еще привереды. — Рыбовецкая томно обмахивалась салфеткой, хотя для нее пригодилось бы что-то вроде вращающейся вертолетной лопасти. — Вот моя дочурка всю душу истрепала, пока определилась с жильем. То им не тот район: слишком далеко от центра. То не тот этаж: Мирочка боится высоты, а ее Стасику, наоборот, подавай широченный горизонт. Привязывались и к планировке, и к отделке. В последний раз пристали к цвету фасада: им он показался траурным. Просто ужас!
— А в результате?
— Дала денег, и квартира тут же нашлась. Пятый этаж, дом на отшибе у какой-то полузаросшей лужи, но зато соседи — лучшие друзья. И вот скажите, стоило это все моих страданий и терзаний?
Возмущенная Рыбовецкая лихо опрокинула рюмку, а Женька мысленно ответил на ее вопрос: «Да, ведь от переживаний люди теряют вес, и для вас, мадам, это реальный шанс привести себя в форму. Если, конечно, не будете заедать призрачные проблемы вполне материальной ветчиной, как сейчас».
— Нет, ты меня, Алиночка, не переубедишь. Хоть сто раз тверди про достоинства квартиры, а домик она не заменит. — Пьяноватый Гордеич облокотился на спинку стула Марии Яковлевны, и хозяйка тут же села ровнее, чтобы мужская ладонь не терлась о ее блузку. — Огородик, беседочка... Все свеженькое, под рукой. Вышел на зорьке на крылечко, потянулся вслед за солнышком к небу — глядишь, остеохондрозный диск и щелкнул на свое место.
— Ага, а потом нагнулся вскопать свои необозримые гектары, и межпозвоночная грыжа распустилась буйным цветом. — Переливчатый рокот Старовойтова заменил ему смех. — И не забудь про кучи натурального, но отнюдь не благоухающего удобрения, которые ждут твоей волевой руки, чтобы улечься под каждый кустик и деревце...
— А чудо-тракторец на что? — Гордеич согнутым пальцем постучал по своей лысине, и Женька готов был поклясться, что раздавшийся звук удивительно походил на пустое эмалированное ведро. — Пару лет назад я прикупил машинку и забыл про все эти «вскопать-посадить-скосить». Да и калийная соль вонью не отвращает, а питает что твои коровьи фекалии. — Заметив, как Рыбовецкая поднесла ладони к прическе, маскируя брезгливость от услышанного, Гордеич не упустил возможность добавить перца: — Хотя какие фекалии, если это именно дерьмо, русское говно.
Возмущенный взвизг Алины Аркадьевны потонул в хохоте мужиков. Старовойтов фыркал, как заплывший на мелководье тюлень. У Кузьмина мелко дрожал кадык, а губы причудливо тянулись к ушам. В интернете подобная мимика наверняка заслужила бы интересное название, Женьке в голову же приходило что-то вроде «Продолжительная улыбка дебилоида». Паузы для добора жизненно необходимого воздуха заполняло хихиканье, нет, даже подхихикивание, несшееся из-за стула Рыбовецкой. «Толюся, иначе больше некому», — догадался Женька. Затеявший эту вакханалию Гордеич вместо смеха сорвался в кашель, и на его лице отразилась выразительная палитра: кумачовые щеки, теряющие насыщенность цвета по мере продвижения к лысине. Даже Женька прыснул пару раз в кулак, но не от шутки, откровенно говоря, бездарной, а видя всеобщее веселье.