Но едва деревянную крышку со стуком прислонили к стене, а спасительная табуретка в центре комнаты затерялась среди таких же принесенных из кухни и накрытых сероватой простынью, ощущение потери затопило Дариму. И было неважным, что женщина в узком, будто фанерном ящике, напоминавшем нестандартную посылку, ничуть не походила на маму Нину. Да, высокая, плотная, под платком (Кто вообще одевал ее? Точно не она, Дарима.) наверняка вихор на макушке, но не она. Другая. Всего лишь неумелая копия. Куда подевался оригинал, неизвестно, но здесь, рядом с грызущей ногти Даримой, ее не было. Равно как и там, в загробном мире, потому что в его существование Дарима не верила.
Сами похороны Дарима не помнила. Последним, что держалось в памяти, был болезненный укол в вену, а потом все события вязли в густом киселе, через который прорывалось только эхо рассудительного, уверенного голоса Владимира.
Очнулась Дарима будто от ледяной воды — резко. Она была в большой комнате, превратившейся в какое-то гигантское насекомое. Слепыми бельмами таращились полотна простыней, вверх задирались лапки — перевернутые табуретки. Коричневое брюхо кровати зияло неестественно ровной пустотой. Сороконожка, только мертвая. Как и все здесь.
«Сколько должно пройти времени, прежде чем позволено снять всю эту бутафорию, вымыть пол, сменить постельное белье?» — задумалась она и, не дожидаясь от самой себя ответа, стянула покрывало с кровати. Пододеяльник с россыпью неприметных незабудок, простынь из другого набора без рисунка, наволочки. Две подушки, чтобы удобнее было кормить маму Нину. Дарима вытащила одну и покачала головой. Как же она забросила домашние дела, если даже не замечала дыр на ткани! Вон весь край наволочки оборван.
— Ты что делаешь?
Подошедший незаметно Владимир сипел, а водочным духом от него несло так, что Дариме захотелось уткнуть нос в плечо.
— Да вот, решила убрать. А ты где так... выпил?
— Надо же было помянуть душу новопред... новопомершей рабы божьей... как ее...
Чтобы не видеть его осоловевшие глаза, Дарима вновь затеребила в руках наволочку. Застиранная и оттого очень мягкая. Материя прямо расползалась под пальцами. Только если на новой дыре края получались будто под линейку, то старая прореха была кривой. Да и подушка, с которой она сняла наволочку, вся топорщилась нитками и петлями затяжек. Откуда, если неделю назад, когда меняли постельное белье, все было в порядке? Имей они кошку, Дарима бы сказала, что ткань порвана именно ее когтями. Или покусана зубами. Кошки. Но у них не было домашних животных...
Дарима подняла глаза на Владимира и в ответ получила улыбку. Широкую, самоуверенную и от этого почему-то пугающую.
— Малыш, бросай это тряпье, завтра приберешь. День был тяжелым, пойдем баиньки.
Потянувшая Дариму к порогу рука была теплой и немного влажноватой.
— Подожди, мне надо разобраться и понять...
— А что тут понимать? Старушки-то твоей уже нет. К таким, как она, давно пора узаконить применение эвтаназии, чтоб не мучили ни себя, ни других. Разве ж это жизнь была у бабули? Лежала бревнышком, стонала от болей да тупела от телевизора. — Ладонь Владимира сжала талию Даримы. — Сейчас самое время вспомнить о себе, так сказать, развеять тоску. Как в том анекдоте, «мы будем медленно и печально».
Дарима извернулась и отступила к шкафу.
— Уходи.
— Ох-ох! Забыла сказать «пожалуйста».
— Ты пьян.
Шагнувший вперед Бондарь качнул головой и насмешливо подул в лицо Даримы. Ее живот скрутила волна отвращения и мерзости, поднявшаяся выше, едва Владимир облапал Дариму и присосался к губам. От удушающего запаха алкоголя все нутро выворачивало. Шарящие мужские руки покрывали все тело грязью, липкой и сальной. Дарима хотела сказать, чтобы он отстал, но в приоткрывшийся рот вполз вонючий язык. И руки ее замолотили по плечам, отдирали от своих бедер въедливые пальцы, обмякшие ноги пытались коленом... нет, не врезать, а хотя бы ткнуть куда-нибудь, чтобы отвлечь того незнакомца, что очутился на месте Владимира. И, вероятно, колено оказалось самым удачливым, так как Бондарь заорал: «Ах ты, сучка!» — и тут же вмазал кулаком чуть ниже уха Даримы.
Наверное, мультипликаторы, одаривая своих упавших или ударившихся героев звездным нимбом, не привирали. Во всяком случае, воздух вокруг Даримы точно разлетелся мерцающими блестками. Она осела на пол, прямо на слетевшие очки, а откинувшаяся голова встретилась с книжной полкой. Рот стал стремительно наполняться какой-то противной солоноватой жидкостью, и Дарима испугалась: «Так можно и захлебнуться, а если еще и выбит зуб, то наверняка и подавиться». Владимир навалился сверху, придавив левую руку, и рвал застежку на штанах. Дарима закопошилась, пытаясь стряхнуть его и встать, и пальцы ее правой руки сомкнулись на чем-то холодном. Не раздумывая, она двинула этим в сторону Бондаря, и с коротким вскриком он обмяк: полированная чугунная макушка Владимира Ильича по размеру точно совпала с виском тезки.