Тогда же она впилась глазами в нависающую третью полку и под кряхтение старика снизу (отличный попутчик, который не приставал с любопытными взглядами и расспросами) старалась думать о чем-то мелком и неважном. Например, о том, что не довелось увидеть, как распускается подаренная посудомойкой Марусей фиалка. Или сожалеть, что не вынесла почти полное мусорное ведро, отчего в кухне будет неприятно пахнуть. Или беспокоиться о том, что забыла положить в «Джен Эйр» закладку и, когда станет искать, где остановилась, опять непременно зачитается с любого места. Хотя нет, не зачитается: книга так и осталась лежать на столе в том доме. Дарима насильно отбрасывала любые намеки на мысли о Владимире или, что еще хуже, маме Нине, иначе горло мгновенно сжималось так, что трудно становилось дышать. Как там говорила Скарлет ОʼХара? «Я подумаю об этом завтра»? Вот и она, Дарима, тоже вернется к этому потом. Когда-нибудь. В другой жизни. Если будет готова.
Новый железнодорожный вокзал мало чем отличался от того, который остался за спиной, разве что платформ было побольше да диспетчер картавил истинным французом. А так сосиска в тесте знакомо резиновая, носильщики одинаково навязчивы и самоуверенны, круглые часы внутри и снаружи здания не стеснялись показывать разное время.
Когда Дарима поняла, что Юльки нет дома (домофон, словно сговорившись с телефоном, не отвечал), она стала ждать открытия магазинов, чтобы заходить в них греться и снова раз за разом возвращаться к подъезду. Продуктовый, мебельный, аптека одна, почта, аптека вторая, банк, звонок Юльке, продуктовый... На пятом круге к ней подошел охранник мебельного и выпроводил на улицу, вежливо придержав дверь. Через два часа так же поступили в минимаркете, только сначала осмотрели содержимое ее сумки, а еще через шестьдесят минут провизор в зеленоватом халате зычно прокричала в окошко, что диванчики у них для посетителей, а не для бомжующих выпивох. Наверное, они правы: с побитым лицом и мятой после поезда одежде трудно походить на нормального человека. И Дарима молча переместилась в полуразваленную беседку прямо напротив Юлькиного дома. Там к ней интерес проявил только рыжий котяра с огрызком вместо уха, но и тот исчез, едва понял, что еда ему не светит. В одиночестве Дарима меряла шагами детскую площадку (двести восемнадцать, если идти справа налево, и почему-то двести сорок три, если изменить направление на противоположное), прыгала по мысленно нарисованным классикам, дула на озябшие руки, а когда двигаться сил уже не осталось, свалилась мешком на скамейку...
А теперь она по эту сторону стекла и смотрит на вчерашнее пристанище свысока, будто на что-то чужое, не имеющее к ней отношения. Так и есть, страница перевернута, и нет смысла ее вспоминать или рассказывать тем же Юльке или Женьке.
В накрученном на голову полотенце и шелковом халате а-ля гейша в кухню бешеной антилопой ворвалась Юлька, плеснула в чашку кипяток, туда же бухнула две ложки растворимого кофе и устроилась на табуретке, поставив ступню на сиденье, отчего полы халата разъехались, а голое колено подперло чуть ли не ухо.
— Ух, Дарка, мне давно следовало переманить тебя к себе, хотя бы ради таких утренних пиров. — Юлька бросила в тарелку кусков пять колбасы и тут же начала вилкой ломать желтый блинчик.
— Глупости, — смутилась Дарима и присела напротив. — Пожарить яйцо — нехитрое дело.
— Мовет, и нехитрое, но не дйя меня. Ошобенно в шемь утра. Вщо, вот она, нирвана, — и Юлька с набитым ртом неприлично зачмокала.
Плотное масло дырявило хлеб, и Дарима оставила его неразмазанным куском. На яркой этикетке йогурта зазывно блестела черничка, но внутри упаковки было что-то полужидкое, без малейшего намека на ягоды. Не то, что изобретение мамы Нины лет пятнадцать назад, когда в обыкновенный кефир вмешивалась клубника или вишня, добавлялся сахар по вкусу и вся эта вкуснятина выливалась в глубокую миску с гордым названием «креманка». Рот наполнился сладковатой слюной, а глаза слезами. Нет, не реветь — и Дарима упрямо засунула полную ложку магазинного йогурта в рот.
— Чего омлет не берешь? — Юлька отодвинула пустую тарелку и из сыра и колбасы сотворила подобие бутерброда. — Ешь, не стесняйся. Тебе надо основательно питаться, а то окружающие подумают, что в застенках Бухенвальда обнаружился еще один узник, неучтенный со времен Великой Отечественной.