Дарима уже знала, что каждый раз, перед тем как удалиться в кабинет, хозяин устраивался у барной стойки, где тут же появлялся дымящийся травяной напиток и вся утренняя смена «Орфея». Под неспешные прихлебывания Зураб перебрасывался парой слов с поварами и виртуозно цокал языком, одобряя предложенные новые блюда. Когда же чашка пустела, вопросы Зураба перетекали в личную сферу. Удивительным образом он помнил все мелочи про каждого и интересовался именно тем, что было важно собеседнику: в очередной раз заболевшим малышом, предстоящим трудным зачетом, отгремевшей вечеринкой в модном клубе или изменившейся ставкой по кредиту. Откуда хозяин узнавал то самое, потаенное, оставалось загадкой. На подчиненных Зураб смотрел с добродушной снисходительностью и одновременно отточенной требовательностью. Они все: и упрямые несмышленыши, и повзрослевшие скептики — были его детьми, любимыми и дорогими. Когда же этот человечек с ласковой душой исчезал за пестрой мозаичной дверью, Дариме казалось, что в зале перегорала яркая лампочка. Наверное, и остальные чувствовали что-то подобное, потому что все, словно сговорившись, начинали громче говорить и острее шутить, как будто шумом пытались восполнить образовавшуюся с уходом Зураба пустоту.
Но если хозяин относился сердечно ко всем, то шеф-повар Давид откровенно выделял Дариму среди других. Высоченный, под два метра, и почти такой же объемный в ширину, он один заполнял немалое пространство кухни, оставляя узенькие проходы, едва годившиеся, чтобы протиснуться и не содрать кожу о металлический край столов. По-русски Давид изъяснялся мало и с ужасным акцентом, поэтому предпочитал общаться кивками и мимикой. Готовил же он неописуемо вкусно и с трогательной, поистине дедушкиной заботой, откармливал Дариму, видимо, считая ее слишком костлявой (и, по правде говоря, не так уж он ошибался). Она смущалась и мямлила что-то неразборчивое, хотя больше всего ей хотелось крепко-крепко обнять Давида.
В случае с Марианной нелепо было рассчитывать на горячую любовь, но Дарима радовалась и тому, что за случавшиеся промашки ее сильно не распекали и не цеплялись по пустякам. Когда же администратор принесла книгу по оригами с пояснением: «Валяется без дела, а ты вроде розы из салфеток крутить умеешь», стало понятно, что и Марианна приняла Дариму, но в своей, суховатой, манере.
Складывать котят, бабочек, звезды и прочие незамысловатые вещи, имея перед глазами подсказки, оказалось очень просто и приятно. Помнится, оставив целую полку в подсобке заполненной бумажными поделками, Дарима ушла домой. А на следующий день удивленно заметила, что ее зверюшками играли в зале две девочки, пока родители со спокойной сосредоточенностью изучали меню. Как оказалось, напарница Вера без зазрений совести поделилась обнаруженными фигурками с официантами, а те, с одобрения Марианны, расставили их на столиках. К вечеру все оригами осели в карманах посетителей, а Марат всучил Дариме увесистую пачку плотной цветной бумаги: на будущее.
Да, «Орфей» стал весомой частью ее жизни, а четвертый день работы и вовсе переломным...
Дарима собирала мусор в мужском туалете и, как всякий раз, попадая в это помещение, размышляла, зачем для него выбрали такое освещение: густо-фиолетовое, очень скудное и мрачное. Может быть, дизайнер был гот? Или же подумал, что полутьма создаст необходимую атмосферу для уединения? А может, в тот момент он просто страдал насморком, постоянно грел нос «синей лампой» и хотел завершить выздоровление, не уходя с рабочего места? Конечно, все это неправдоподобные версии, бестолковые. Но не менее бестолковым и непрактичным, хотя бы с точки зрения уборщицы, получился результат: грязь различалась с трудом. А кроме того, было откровенно жутко. Лично Дариме, когда она впервые переступила порог туалета, померещилось, что вот-вот раздастся потусторонний вой и дверь кабинки с грохотом слетит с петель, выпуская когтистое чудовище. Наверное, глупо, но этого она боялась даже сейчас.