Дарима шла, рукой придерживая новый рюкзак, с непривычки сползавший с плеча, и вдруг замедлила шаг, а потом и вовсе остановилась. Почуявшая потенциального клиента бабуля встрепенулась и зашарила глазами по своему же прилавку, пытаясь определить, что привлекло внимание. Дарима нагнулась и погладила комплект из ласково-пушистой ангорки: шапочка, шарфик, перчатки.
— Сколько стоит? — и, не дождавшись ответа, полезла в кошелек.
— Дарка, даже не думай, — голос подскочившей Юльки был категоричен, как у обнаружившего шпаргалку профессора. — Ты еще пинетки розовые купи или вон того зайца облезлого! Сколько магазинов обошли, а тебя потянуло на потенциальную пищу для моли!
Когда комплект перекочевал в один из пакетов, Юлька оборвала бухтение и сердито засопела. После турникета сопение сменилось обиженными вздохами, которые смолкли лишь с подъехавшим поездом. Пробравшись в уголок вагона, Юлька все еще демонстративно молчала, и Дарима наконец тронула ее за плечо.
— Юль, знаю все, что скажешь: про антисанитарию, грязь, плевки. Все верно. Но я не могла пройти мимо него. Понимаешь, точно такую же шерсть купила мама Нина перед тем, как ее парализовало. Не знаю, что она собиралась вязать, но когда я увидела эти вещи в переходе... Показалось, будто она прислала их, будто мама Нина... — Дарима негромко выдохнула, — жива... Я дура, да?
Юлька прижала Дариму к себе и шмыгнула носом.
— Нет, это я бездушная идиотка. Прости, пожалуйста.
Той ночью Дарима спала плохо. Она и раньше никак не могла привыкнуть к чужой квартире и вздрагивала от любого шороха. Но сейчас без конца крутилась, перекладывала подушку из стороны в сторону, хотела даже встать попить воды, но этому помешал звук как от проехавшего под окнами трамвая. Перестук колес был настолько реалистичным, что Дарима отогнула штору и, держась за подоконник, выглянула на улицу. Нет, не виднелось ни рельсов, ни вагонов. Сплошная чернота, как и должно было быть. Лишь у кое-каких подъездов горели шары фонарей, да в доме напротив одиноко светилось окно, почему-то розовым светом.
Когда Дарима повернулась, сердце подскочило под самое горло и тут же рухнуло вниз, отчаянно колотясь о грудную клетку: на краю кресла-кровати сидела мама Нина. Она зябко поджимала босые ступни. Полурасстегнутый халат оголял круглые колени. Чуть выше замерли оплывшие ладони. На макушке знакомо топорщился непослушный хохолок, особенно заметный на опущенной голове. Как Дарима разглядела это все в полутьме, было непонятно да и неважно.
Дрожащей рукой Дарима потянулась вперед и почти дотронулась до застывшей фигуры, когда та глянула на нее исподлобья.
— Забыла ты меня совсем, Рима, — голос мамы Нины отдавал горчинкой, и Дарима оцепенела. — Хоть бы навестила когда...
— Мам Нин... я...
Дарима виновато потупилась и затеребила край пижамы. Как много хотелось сказать и как трудно было найти слова! Сердце продолжало бешеный галоп. На ресницы наползли слезы, и Дарима торопливо смахнула их, вспомнив, как мама Нина раздражалась от хныканья. Но никто не укорил ее: в комнате, кроме самой Даримы, уже никого не было.
— Мам Нин, я люблю тебя, очень! — в отчаянии выкрикнула Дарима и почти зажала себе рот, испугавшись, что разбудит Юльку.
Но стена слева зияла пустотой: пропали и диван, и укутанная с головой подруга. От окна резко подуло, кресло-кровать закрутилось и так сильно дернулось в сторону, что Дарима потеряла сознание.
Очнулась она от надрывного кукареканья будильника. Пока нашаривала «горлопана», чтобы выключить, поняла, что в комнате все вернулось на свои места: шкаф, телевизор, ковер, диван, Юлька... Значит, это был всего лишь сон.
В ванной, механически растирая пасту щеткой по зубам, Дарима снова и снова слышала укоризненное «Забыла ты меня, Рима...».
«Верно, все верно, на могиле я была только в день похорон, вещи мамы Нины не разбирала, квартиру бросила. Сбежала от прошлого, не думая, что оно само меня нагонит. Чуть больше недели минуло, а я уже открестилась от той жизни, будто она и не моя вовсе. Но так нельзя. Если убрать фундамент прожитого, не на что будет класть новые кирпичи. Да и чем провинилась мама Нина, что вместе с болезненными воспоминаниями о Владимире я отбросила и все остальное, целую неделю заставляла себя не думать о единственном дорогом даже после смерти человеке? Неделю, а точнее девять дней... — Дарима ковырнула щеткой десну и обомлела от мелькнувшей мысли. — Церковные девять дней! Так вот почему приходила мама Нина! Не чтобы поругать, а сказать, что она тоже скучает. Только... — Дарима загнула пальцы и еще раз мысленно посчитала. — Только сегодня уже десятый день. Я опоздала».