"Но вместе с тем нельзя избежать и тревоги, что общая ненормальность исходных условий, общий сдвиг геологических пластов вносят, не по вине самих исследователей, - общую, как говорят математики - систематическую ошибку, которая сдвигает и искажает все результаты исследований" (I, стр. 269. Курсив Солженицына).
Так четко, лаконично и строго намечены Солженицыным истоки и параметры этой "систематической ошибки", что мы не можем избежать почти сплошного цитирования. Итак:
"Ненормальность, во-первых, в том, что изучаемая страна - ваша современница, она реально, бурно живет, - а между тем ведет себя как немая археологическая древность: хребет ее истории перебит, память провалена, речь отнялась, сама о себе она лишена возможности писать правду, рассказывать истинно как есть, сама себя открыть. Итак, посторонние ученые, изучающие эту страну, попадают в положение как бы археологов: им не достает звеньев, материалов, связи, а больше всего - самого духа той ли прежней исчезнувшей России, или сегодняшнего умело замкнутого СССР, - воздуха страны, без которого нельзя воссоздать истории даже и тогда, когда объективные материалы будто и собраны. Недохватка этой корневой связи с почвой особенно сказывается, конечно, на иностранных исследователях" (II, стр. 269-270).
Прошло десять лет, и в СССР расширились возможности исследователей далекого прошлого. Но по отношению к узловым историческим моментам, объективное освещение которых было бы убийственным для господствующих в Советском Союзе версий мировой, русской и советской истории, а значит - и для господствующей идеологии, ничего в принципе не изменилось. Остаются справедливыми следующие слова Солженицына:
"Да добросовестному западному исследователю - как можно вообразить, представить, поверить, например, что в главной Большой Энциклопедии этой страны ни одной строки нельзя a priori считать истиной, но в каждой предусмотрительно подозревать или ложь, или сокрытие, или лукаво-извращающую формулировку?.. Я уже не говорю о таких трагикомических случаях, как с одним из ваших коллег, чью работу о Тамбовском, 1920-21 годов, восстании крестьян против большевиков мне показывали здесь, в гуверовском институте. Хорошо знакомый с этой темой, я мог оценить, как тщательно и настойчиво этот американский ученый, будучи в Советском Союзе, разыскал все доступные материалы и даже - почти недоступные. Но около главного из них в его списке библиографии я нашел примечание: "К сожалению, все выписки из этого источника у меня были украдены из гостиницы в Москве, так что я не сумел их использовать в моей работе". Вот это уже не вызвало моего удивления: простофили из библиотеки проморгали, выдали иностранцу неположенное, - но КГБ вовремя проследило и исправило ошибку!.. (За самую возможность таких поездок - хоть как-то ближе прикоснуться к материалу иные ученые платят еще и оглядчивостью, сдержанностью формулировок, чтобы не рассердить хозяев страны, но, как и всякая сделка за счет истины, она не оправдывает себя.)" (I, стр. 270-271).
И по сей день платят - компромиссными версиями событий, иначе перестанут пускать в Союз. А для западного ученого, особенно начинающего, непрестижным считается исследование без предварительного изучения материала на месте, в исследуемой стране. И для СССР не делается в этом вопросе исключения. Между тем, изучение России и СССР не есть академическое занятие. Итоги этого изучения, степень адекватности его результатов реалиям русского прошлого и советского настоящего судьбоносны для мира. Никогда не возникает в размышлениях Солженицына об этом вопросе интонации отстранения, отчуждения: не вмешивайтесь, мол, в наши дела - мы сами в них разберемся. Напротив, он не устает напоминать, что Россия и СССР
"это не равнодушная примиренная античность и даже не просто одна из 120 современных вам стран, так чтобы посвятить ей один из 120 институтов и академически изучать, - нет! эта страна решительно определяет ход современной мировой истории, сильнейше влияет и на ход американской, так что и работа каждого американского ученого о Советском Союзе приобретает высокую температуру: от ее верности или ошибочности, от ее глубокого понимания или поверхностного скольжения может роковым образом зависеть, пойти завтра к лучшему или к худшему ваша собственная американская история" (I, стр. 270).
Можно ли после этого утверждать, что мысль Солженицына обращена только к его собственному народу?
Солженицын подчеркивает еще одну парадоксальную особенность работы западных советологов: объект их исследований не остается пассивным. Он бессонно работает над формированием в мировом сознании нужной ему версии своего прошлого и настоящего - над программированием своего образа в глазах Запада. Солженицын упорно напоминает:
"...эта страна по внешности совсем не молчит, а непрерывно, активно, очень обильно, весьма атакующе подает о себе как будто информацию, на самом же деле - запрограммированную ложь" (I, стр. 270).
Не понимаю только, почему "по внешности" "эта страна" и на самом деле не умолкает ни на мгновенье.
Социалистические симпатии Запада, особенно его интеллигентных слоев, склоняют его верить этой дезинформации и отталкиваться от альтернативных суждений:
"И еще в-четвертых: положение осложняется тем, что эта советская ложная информация эмоционально подхватывается увлеченной социалистической средою Запада, оттого для историка создается как бы сбивающий боковой ураган, который порошит глаза, уклоняет само тело исследователя и поворачивает голову его в более покойное, удобное, но и ложное положение: он вынужден смотреть не туда, где лежат черепки истины, а куда повернул его ветер эпохи" (I, стр. 270).
И еще раз:
"Тут сбивает, забивает глаза песком тот настойчивый резкий ветер эпохи, социалистический ветер, не позволяющий ученому ровно держать глаза в сторону истины - для того оказывается нужным еще и бесстрашие! Весь западный мир сегодня испытывает порыв к социализму, и целыми десятилетиями было так заманчиво: уже найти свой идеал осуществленным на Земле! Когда же оказалось, что советская система сильно-сильно-сильно отличается от самого непритязательного идеала, - тут и пригодилось фальшивое отождествление терминов "советский" и "русский": все преступления, пороки и провалы советского социализма ложно отнесли за счет русской "рабской традиции", выхватывая как из пожара своего бумажного ангела социализма: у русских он конечно не мог удаться, но у нас, на Западе, будет совсем другой чистенький, белоснежный" (I, стр. 273-274. Курсив Солженицына).
Именно поэтому, из-за, в одном случае, совпадения, в другом несовпадения с "ветром эпохи", Запад горячо верил дореволюционным (преимущественно социалистическим) эмиграциям из России (Солженицын подробно это аргументирует) и не верит той части нынешней и двух предыдущих эмиграций из СССР, которая не разделяет всемирных социалистических иллюзий. Тот перекос в представлениях о дореволюционной России, который создан на Западе, с одной стороны, дореволюционными эмигрантами, с другой - советской официальной исторической наукой, разделяется и многими новейшими эмигрантами, в том числе нередко и настроенными антисоветски. Не тяготевшие к революции слои России прошлого, подобно нынешним консервативным либералам Запада, не пропагандировали здоровых потенций и черт своего общества, не заботились о привлечении к себе ни внутренних, ни внешних симпатий. Поэтому, как в мировом сознании, так и в сознании подсоветском, распространился искаженный стереотип России, противопоставить которому сегодня более близкую к действительности историческую версию очень трудно. Солженицын с горечью говорит: