Солженицын решительно отказывается видеть в Сталине изменника делу социализма и признавать, как это делает Таккер, его преемственность от царизма, а не от Ленина, Троцкого и Дзержинского. Напротив: Сталин, по убеждению писателя, настолько последователен в ленинизме, что Солженицын отказывает его политике в особом названии - "сталинизм".
Полемизируя с Таккером, Солженицын дает кратчайшую характеристику предреволюционной России. Лишь очень немногое в этой характеристике вызывает существенные возражения:
"И какой же образец мог, по Таккеру, увидеть для себя Сталин в прежней царской России? Лагерей - вообще не было, и понятия даже такого. Отсидочных тюрем - очень мало, и поэтому политические (кроме крайних террористов) и в том числе все большевики посылались в благополучную сытую ссылку на казенном содержании, где никто не принуждал их к труду, - и откуда все желающие беспрепятственно бежали за границу. Но и уголовная тогдашняя каторга не составляла 1/10000 части ГУЛАГа. Всякое следствие велось в строгой законности по устоявшимся законам, всякий суд - открыт и с участием адвокатуры. Секретная полиция в сумме по всей стране имела штатов меньше, чем сегодня госбезопасность одной Рязанской области, охранные отделения существовали в нескольких крупных городах и то со слабым надзором, а всякий уехавший за черту этих городов сразу уходил из-под наблюдения. В армии вообще не было секретного осведомления и наблюдения (что весьма облегчило февральскую революцию), ибо Николай II считал это оскорблением своей армии. Добавим к этому: отсутствие специальных пограничных войск, пограничных укреплений и полная свобода эмиграции.
Многие западные историки отдаются устойчивой ложной традиции в представлении дореволюционной России, тем отчасти повторяя советскую пропаганду. Россия перед войной 1914 года была страна с цветущим производством, в быстром росте, с гибкой децентрализованной экономикой, без стеснения жителей в выборе экономических занятий, с заложенными началами рабочего законодательства, а материальное положение крестьян настолько благополучно, как оно никогда не было при советской власти. Газеты были свободны от предварительной политической цензуры (даже и во время войны), существовала полная свобода культуры, интеллигенция была свободна в своей деятельности, исповедание любых взглядов и религий не было воспрещено, а высшие учебные заведения имели неприкосновенную автономность. Многонациональная Россия не знала национальных депортаций и вооруженного сепаратистского движения. Вся эта картина не только не схожа с коммунистической эпохой, но прямо противоположна ей во всем. Александр I был с войском и в Париже, - но не присоединил к России и клочка европейской земли. Советские завоеватели никогда не уходят ниоткуда, где однажды ступила их нога, - и оба феномена признаются одноприродными! Та "плохая" Россия не нависала захватом над Европой, ни тем более Америкой и Африкой. И экспортировала она - хлеб и сливочное масло, а не оружие и не инструкторов терроризма. И сокрушилась-то она из верности западным союзникам, из-за того что Николай II продолжал бессмысленную войну с Вильгельмом, вместо того чтобы пойти на сепаратный мир (как сегодня Садат) - и спасти свою страну" (I, стр. 312-313).
Многонациональная Россия в XIX веке знала "вооруженные сепаратистские движения", а невооруженные существовали и в XX веке. Припоминается, что и в 1916 году имело место массовое вооруженное восстание мусульман восточной части Средней Азии, которых попытались мобилизовать на тыловые работы в прифронтовой полосе (до этого их в армию не призывали). Восстание это было оперативно и жестоко подавлено. Что же до депортаций, то куда девать бесчеловечное выселение евреев из фронтовой и прифронтовой полосы во время первой мировой войны? Но Сталин его не копировал: ему хватало собственной изобретательности по этой части. Напомним еще, что русский царизм так и не отпустил на волю рвавшуюся к независимости Польшу, органическую часть Европы, и не отменил официальной дискриминации евреев.
Солженицын с горечью говорит о (не исключено, что роковых для России) событиях 9 января 1905 года в Петербурге, но тут же отмечает разность подходов:
"И так, например, 9 января 1905 в Петербурге, когда было несчастным образом убито 100 человек из демонстрации и ни один не арестован, осталось вечным клеймом и характеристикой России, а 17 июня 1953 в Берлине, когда было злоумышленно убито 600 демонстрантов и арестовано 50 тысяч, - не поминается упреком СССР, но скорей ставится в уважение его силе: 'надо искать общий язык'" (I, стр. 314).
И следом поминает
"чудовищную резолюцию Конгресса США 17 июля 1959 о порабощенных нациях (Public Law 86-90, с тех пор возобновлявшуюся), где даже отсутствует всеобщий виновник - СССР, где всемирный коммунизм назван русским, России приписано порабощение континентального Китая и Тибета, и русским отказано числиться в составе угнетенных наций, к каким причислены несуществующие Идель-Урал и Казакия.
Очевидно, пятно непонимания и невежества гораздо шире, чем эта резолюция" (I, стр. 314).
Писателя потрясает приписывание Д. Кеннаном советской агрессии в Афганистане "'скорее защитным (курсив Солженицына) импульсам' советского руководства" (I, стр. 315), a "Ostpolitik" В. Брандта он называет политикой, "самоубийственной для Германии" (там же).
По убеждению Солженицына, стоящие на ошибочных позициях западные советологи и политики
"за последнее время получили подкрепление: фальшивым объяснением СССР и России занялась активная группа новейших эмигрантов оттуда. Среди них нет крупных имен, но они быстро признаются тут профессорами и специалистами по России, оттого что быстро ориентируются, какое направление свидетельства желательно. Они настойчивы, громки, повторительны в прессе разных стран, статьями, интервью, уже и книгами - все вместе довольно дружно проводят сходную линию, которую суммарно можно бы обрисоватьь так: 'сотрудничество с коммунистическим правительством СССР - и война русскому национальному самосознанию'" (I, стр. 316-317).
Мне представляется, что обе стороны: Солженицын и поверхностные критики современного русского национализма - совершают одну и ту же ошибку, о которой я уже говорила в связи с заметкой "Персидский трюк". Солженицын и здесь приписывает всему движению как некоему целому свой взгляд на вещи, а его упомянутые и неупомянутые в статье оппоненты распространяют, опять же, на все движение как на нечто однородное взгляды его черносотенного и одновременно прокоммунистического крыла. Между тем, движения как некоего целого не существует, а есть конфликтный внутренне феномен, отдельные группы и личности которого мировоззренчески и этически несовместимы.
Так, Солженицын решительно отказывается связывать русское национальное и религиозное самосознание с антисемитизмом, который представляется ему "правительственным маневром":
"Смысл духовных течений у нас на родине передается Западу превратно. Пытаются вселить в западное общественное мнение - страх и даже ненависть к возрождению почти насмерть подавленного коммунистической властью за 60 лет русского национального самосознания, - искусственно и недобросовестно связывая его с правительственным маневром антисемитизма. Для этого изображают советский народ поголовным стадом баранов, который никак не способен разобраться в своей 60-летней судьбе, в причине своей нищеты и страданий, - и только ждет официального объяснения от коммунистических верхов, а они ему подсунут антисемитизм - и народ удовлетворится этим. (На самом деле средний советский человек намного отчетливей понимает античеловеческую природу коммунизма, чем многие публицисты и политики Запада.)" (I, стр. 317).
Народ, скорее всего, в конечном счете не удовлетворится и не ограничится в своих претензиях антисемитизмом, но на долгое время может на нем сосредоточиться, ибо антисемитизм - это не только "правительственный маневр", но и имманентное существенной части народа, в том числе и образованных его слоев, настроение. Мы это наблюдали в 1933-1945 гг. в Германии и в дни "дела врачей" (начало 1953 г.) в СССР. Да и сегодня речь идет уже не об "анонимной антисемитской листовке в московской подворотне" (I, стр. 319), а, благодаря ослабшей цензуре, об антисемитских концепциях в романах (Пикуль, Белов и др.), о столичных многолюдных докладах и лекциях (деятельность общества "Память", и не только она). Катастрофа европейского еврейства начиналась с не более грозных симптомов, и, не будем греха таить, к ней приложили руку не только немцы.