«С какого дерева опали...»
* * *
С какого дерева опали
Бумаги белые листы?
Познанье — дерево вначале,
Под осень — голые кресты.
Идешь, и звездные песчинки
Глаза слезят, и знаешь ты
В каких корнях какой личинки
Какие спрятаны следы.
Обжиты Китеж и Радонеж,
Известны запахи дорог,
И даже линии ладоней
Любимых — вдоль и поперек.
Газетное и просто поле
Заучены. Но в горле ком,
Как в детстве, — радостною болью
По иглам сосен босиком.
Но в руки не дается, дразнит,
Смешит — и плачу невпопад, —
Мой самый светлый, чистый праздник:
Бумаги белой листопад.
«Яблока зрелость — в преддверии...»
* * *
Яблока зрелость — в преддверии
Августа сборов и трясок,
Перед падением с дерева —
Сияние красок.
Крупными круглыми звездами
Яблоки в дерево влиты,
Оземь не сбитые грозами,
Только дождями умыты.
Были бутонами, сжатыми
Детскими кулачками,
Были раскрытыми, смятыми
Белыми лепестками.
Белым сады разрисованы.
Ночи морями вставали,
Избы причалами сонными
В белую пену вплывали.
Выплыли, сбросили кружево
В лето, в пору волнолома.
В завязях яблочно-грушевых
Сад потемневший у дома.
Яблоко! Точкой привязано
К яблоне, кануть готово.
Солнца лучом опоясана
Плоть его круга крутого.
Яблоко, звонкое золото,
Ты — совершенство сплошное,
Полное мякотью, холодом,
Мудростью и тишиною.
Быть ей стократ обезглавленной,
Яблоне... Августы наши!
Пыльной листвою оправлена
Зрелости полная чаша.
«Какие-то вьются бумаги...»
* * *
Какие-то вьются бумаги
По комнате, смерти вослед.
Приспущены на пол, как флаги,
Страницы из прожитых лет.
Шкафы открывать платяные
И книжные настежь пора,
Как будто из дальней страны я,
Невнятна мне писем гора.
Но хуже всего — безделушки!
Загадочный шарик и цепь:
И запах любимой игрушки,
И — вся! — одиночества степь!..
Цветок, лиловатый и плоский,
Положен в цветной туесок,
А рядом — печатка из воска
И маленький детский носок...
Тепло раздавалось когда-то
Вам, крохи, вам, вехи годов...
Не дни и не числа, а — даты
Мелькают... И сам ты готов
Отдать черепкам и осколкам
Ту малую каплю из глаз,
В которой ни соли, ни толку
В прощальный, в покаянный час...
Радищев
Стучит по стыкам колесо
Однообразно, равномерно.
И слышно пенье голосов —
За окнами поют прескверно.
Ночь выбегает на бугор
В овчинном белом полушубке,
Швыряет снег, глядит в упор,
А стекла холодны и хрупки.
Платок, слетевший с головы,
И вслед — огонь, обрывок слога.
От Ленинграда до Москвы
Теперь короткая дорога.
Все пролетает в полусне,
Не успеваешь оглянуться.
Но странен хор и тень в окне,
И тенькает стакан о блюдце.
А там, где рядом тьма и свет,
В том заоконном долгом стоне,
В окне кареты — силуэт
На бесконечном перегоне.
«Не хитростью, не олимпийским бегом...»
* * *
Не хитростью, не олимпийским бегом,
Не сытостью, но берегом реки,
Но ясным солнцем, но пречистым снегом
Побереги себя, побереги.
Не страшен страх, когда с улыбкой кроткой
Иуды нас зовут на пироги,
От злости к ним, пропащим, горькой водкой
Побереги себя, побереги.
Не крепостью — своим домашним кровом,
Не близостью — и в этом не солги!
Сердечной болью, недопетым словом
Побереги себя, побереги.
«Вода и вправду так черна...»
* * *
Вода и вправду так черна,
Что зеленью дневною брежу,
Как будто нефть, а не волна
В ночь плещется вдоль побережий.
Мне горько здесь, на берегу:
Вот облако, что с гор слетело,
И я не видеть не могу
Ущелье, куст, и дождь, и тело...
Мне в здешнем чудится раю
Песок и кровь у эполета,
Я в опозоренном краю,
В пейзаж принявшем смерть поэта.
И море Черное черно.
И звезды теплятся, как свечки.
И скоро — поезда окно,
И дом... И берег Черной речки.
«В свои пятнадцать лет...»
* * *
В свои пятнадцать лет
Я бредила стихами.
О посвященья! Свет
Страстей, что полыхали...