— Не откажусь… — Командир красных разведчиков сделал два глотка из фляги и закусил.
При этом он посмотрел на связанных красноармейцев. Найденов перехватил этот взгляд. Пленные с ненавистью смотрели на своего командира, но тот как ни в чем не бывало доел хлеб и сало. Отпили из фляги и офицеры.
— Продолжим разговор? — спросил Найденов.
— Можно… — Максимов медлил, как бы собираясь с мыслями. — Вот… когда я был офицером, всегда внушали мне, что к противнику надо относиться как к противнику только на поле боя и то — с известной долей уважения. И совсем иное, когда дело касается пленных. Говорили также, что офицер, утративший эти чувства, уже не офицер. Ему надо снимать погоны. Но после того что увидел, я хочу спросить: с каких это пор переменился офицерский кодекс чести? Вы даже не понимаете, до чего вы докатились!
— Продолжай, продолжай… — сказал Макаров.
— Так вот, я не считаю вас ни офицерами, ни достойными противниками. Вы обычные бандиты, головорезы!
— Довольно! — перебил Макаров, багровея. — Считай нас кем угодно, а вот себя уже можешь считать мертвецом. Свяжите его!
Солдаты бросились исполнять приказание. Кто-то из них сильно ударил Максимова в пах. Пленный согнулся. Ударили еще. Он упал.
— Подождите! — приказал Макаров и обратился к остальным пленным: — Ваш командир — сумасшедший, маньяк, но вы-то ведь нормальные люди, крестьяне! Вас большевики жестоко обманули. Они создадут коммуны и сделают ваших жен общими. Понимаете? Вы будете, как волы работать на комиссаров. Вам надо землю и свободу? Адмирал Колчак даст вам и то, и другое. Посмотрите, против кого вы воюете, — показал он рукой на своих артиллеристов. — Это такие же, как и вы, мужики. Им, как и вам, нужен мир. А для этого стоит только победить большевиков. Если вы расстреляете своего командира, я при всех даю вам слово офицера, что отпущу вас. Идите на все четыре стороны. Но не воюйте против нас и говорите всем, что мы убиваем только коммунистов. Подумайте. Даю на размышление двадцать минут.
Офицеры отошли в сторону, присели на корневище, закурили. Найденов достал свои золотые часы, подарок адмирала Колчака, положил их на ладонь, чтобы видели красноармейцы, стал поигрывать цепочкой.
Пленные тихо переговаривались. Вернее, говорил больше один из них — немолодой, круглоголовый, с выцветшими бровями. Двое чуть заметно кивали.
— Н-ну… к какому решению вы пришли? — спросил Макаров наконец.
Красноармейцы поднялись. Тот, немолодой, помялся, пожевал губами и негромко сказал:
— Мы не будем стрелять командира…
— Кто — мы? Ты за себя отвечай.
— Я не буду стрелять командира.
— Не будешь?
— Нет.
— Напрасно. Я ведь хотел как лучше для тебя, почтенный… Иди вон к тому дереву.
Солдат медленно пошел, как-то странно выгибая спину, словно его сводило судорогой. До дерева он не дошел. По знаку капитана, Шмаков разрядил в него винтовку. Остальных постигла та же участь. Затем был расстрелян Шмаков. Он истошно скулил, ползал на коленях, протягивал в мольбе руки:
— Я же все сделал… все сделал, — твердил он. — За что?! Ваше благородие!..
— А на кой ты нам теперь? — искренне удивился Макаров, и Шмакова не стало.
Затем капитан приказал раздеть догола и накрепко привязать к дереву командира красных разведчиков, оставляя его на мучительную смерть — от укусов мошки, тучами реявшей в воздухе.
— Это же бесчеловечно… — прошептал бывший прапорщик.
— А наши неделю назад сотнями тонули на переправе? Это — человечно, человечно, я спрашиваю?
— Пленных мы пощадили всех до единого!
— Как знать?
— Я знаю.
На мгновение в душу Найденова закралось что-то похожее на жалость. Пока пленного раздевали и привязывали к дереву, он подумал, что уговорит Макарова все-таки застрелить его в последний момент. Но стоило вспомнить о переправе, перед глазами вновь во всей яви встала страшная картина недавнего разгрома двух полков, объятая пламенем Гоньба — и жалости как не бывало.
Когда-то он умел смотреть на поражение в бою как на проигрыш в карточной игре: не повезло сегодня — повезет завтра. Но теперь, когда из головы не шла страшная мысль: «Сам, своими руками…», когда его постоянно мучило чувство, что вместе с Гоньбой уничтожена сама память о роде Найденовых, он был готов мстить, без конца, но только мстить.
Затем они снова ехали проселочными дорогами и тропинками. На душе было тягостно. Макаров клял на чем свет бездарное командование, говорил, что не генералы — а выжившие из ума люди, что, кроме ненависти к красным, у них уже ничего нет, они остались со своей стратегией на черте четырнадцатого года, а красные тем и сильны, что свободны от пут этой стратегии, они создают новую в ходе войны, потому и бьют белых в хвост и в гриву.