Поленья весело потрескивали в очаге. Жена поставила на лавку ведро, осторожно подошла сзади и обняла Найденова за плечи:
— Вася…
— Что?
— Значит, мы идем, да?
— Да…
— Что с собой брать?
— Солонины и лепешек на четыре дня. Ну и сахару, конечно, чаю плитку. Котелок положи, кружку. Пойдешь в сапогах и брюках. Перед Комсомольском переоденемся. Надо так сделать, чтобы не помять одежду…
— Я все сделаю. Уложу, что не помнется.
— Два дня идти.
— Я понимаю…
— Достань-ка пару обойм.
— Ты берешь винтовку?
— Да. А что?
— Не знаю, но, может быть, не надо? На люди ведь идем…
— На люди… — Найденов криво усмехнулся и взглянул снисходительно на жену. — Люди! Их-то как раз и следует остерегаться: человек хуже зверя.
— Но…
— Точно. А если оставить в стороне людей, то не надо забывать, что уже проснулись от спячки медведи. Вдруг встретимся? Чем, извините, тогда вас защищать, Наталья Ксаверьевна? Ножом? Смею заверить, это очень неубедительное оружие. Так, на самый крайний случай.
— Я и не подумала, — слабо улыбнулась жена.
Она выдвинула из-под нар плетеную корзину, прикрытую сверху шкурой кабарожки. В корзине лежали обоймы с патронами, Найденов снял со стены винтовку образца 1896 года. Привычным движением вынул затвор, вывернул шомпол, заглянул в ствол. Жена тем временем занялась приготовлением завтрака.
…Они шли тайгой в сторону Комсомольска. Шуршали под ногами обкатанные камни на галечниковых косах горных речушек, потрескивали сухие ветки валежника. Приходилось обходить завалы и осыпи, непролазные заросли кедрового стланика, перебираться по валунам через прозрачные ручьи. Остро пахло багульником. Стучали где-то по деревьям невидимые дятлы. Тайга сбросила дрему.
— Вася, — тронула жена за рукав. — Посмотри!
Они остановились.
По склону крутой сопки, начинаясь где-то в буреломе, бугрились овальные ступени наледи. Каждая ступень имела свои цвета и оттенки — голубоватые, ослепительно белые, желтые, зеленые. Заканчивалась наледь на краю обрыва, и с него свисали огромные бивни сосулек, искрящиеся на солнце.
— Может, передохнем? — предложил Найденов.
— Нет-нет! — запротестовала жена, поправляя рано тронутые сединой волосы. — Я совсем не устала. Я только показать. Пойдем, Вася.
Шагая рядом с женой, перебрасываясь короткими фразами, Найденов не мог не заметить перемен в ней: что-то просыпалось прежнее, напоминающее ту Наташу, которую он встретил впервые в восемнадцатом году. Он видел, как постепенно таяла в ее глазах тоска. Это успокаивало и… тревожило. Тревога была незаметной, за разговором она даже пропадала, а потом возвращалась снова.
Оба они изменились. Пятнадцать лет в тайге сделали свое дело, и в крупном, с окладистой бородой человеке с недоверчивым, тяжелым взглядом вряд ли кто узнал бы теперь некогда стройного, щеголеватого поручика царской армии. Опасности и лишения сделали его цепким, хищно-чутким, угловатым и молчаливым. Изменилась даже походка: стала бесшумной, осторожной.
Он теперь, наверное, был бы уже полковником, а может быть, и генералом, если бы в России в семнадцатом году вдруг все не перевернулось вверх дном — в его России, за которую он, не щадя жизни, дрался на германском фронте, воевал с красными на Урале, на Вятке, под Читой и Иркутском, чуть не погиб на Амуре. Судьбе было угодно, чтобы он остался жив, но поручиком. Навсегда…
Озлобленный, он возненавидел весь мир. Живых и мертвых. Друзей и врагов. Он ненавидел генералов, адмиралов и атаманов, бывших кумиров белого движения, ненавидел Советскую власть, отобравшую у него все: будущее, возможность ходить не прячась, имение, друзей, родителей; ненавидел крестьян приамурских селений, нанайцев и этих, как их, — комсомольцев, приехавших в тридцать втором строить на месте села Пермского город.
Пятнадцать лет, после поражения здесь, на Дальнем Востоке, не смягчили Найденова. Годы лишь развеяли надежды на возвращение белых армий, на помощь заморских союзников, которые были когда-то так щедры…
В этом холодном, не принятом им мире единственный светлый лучик, согревавший его все эти годы, — жена Наташа. Она, не задумываясь, ушла с ним в тайгу. В тяжелые дни бесконечных скитаний, когда они, обходя селения, мокли и мерзли, страдали от голода, Наташа была рядом. Она приводила Найденова в сознание, когда он, с холодными росинками на лбу, метался в полубреду криков, стонов, треска пулеметных очередей, предсмертного конского храпа. Она успокаивала, когда ему чудилось, что рядом погоня. Она, как сестра милосердия, залечивала раны.