Взять Волочаевку, господа, ни теоретически, ни практически невозможно. Эту мысль надо вбить в головы наших солдат и офицеров! У нас достаточно боеприпасов, отличное обмундирование. У нас имеются помещения, где можно согреться и выпить на худой конец чаю, есть большое количество продуктов — и мы в состоянии выдержать штурм ровно столько времени, сколько потребуется. Но я повторяю: он не может быть затяжным. В течение трех — пяти дней мы обескровим Блюхера, и он вынужден будет отступить. Вот тогда, и только тогда, мы выйдем на равнину и начнем преследовать противника, у которого в тылу, насколько известно, нет каких-либо значительных резервов. Позади же нас стоит Поволжская бригада, части в Хабаровске, а в нейтральной зоне — японские войска, которые в случае успеха будут продвигаться вслед за нами. Я сказал все, господа. Надеюсь, теперь мой план стал понятен вам?
Присутствующие одобрили все доводы Аргунова.
Через час Найденов в сопровождении взвода кавалеристов отправился из Волочаевки в сторону Дежневки в штаб генерала Молчанова. Он вез пакет с письмом Аргунова.
Окидывая взглядом редколесную, занесенную снегом равнину, он с тяжелым чувством думал, что самой судьбе стало угодно избрать эти унылые поля местом предстоящих кровопролитных сражений. Пройдет немного времени, и зловещая тишина равнины будет взорвана грохотом снарядов, свистом пуль, треском пулеметов, предсмертными криками раненых; снега вокруг обагрятся кровью, покроются пороховой гарью, будут усеяны трупами тех, кто сейчас, сию минуту, еще жив, еще пока греется около костров, роет окопы, пьет чай, крутит самокрутки, мечтает о женах и о домашнем тепле. Завтра или послезавтра эти мечты будут оборваны осколками, пулями, шашками и штыками, леденящим душу морозом. Кто останется в живых? Кто выйдет победителем из этого ада — Аргунов или Блюхер? Белые или красные?
Чем дальше уезжал Найденов верхом по заснеженной дороге от Волочаевки, тем больше росло в нем сомнение насчет несокрушимости нового Вердена. Нет, не завидовал Найденов в этот момент ни самому Аргунову, ни командирам полков, ни офицерам и солдатам, оставшимся на Волочаевке. Он боялся признаться в этом самому себе и в то же время недоумевал по поводу своей растерянности. Что стало с ним? Куда делся его боевой пыл? Ведь раньше он, не думая о гибели, всегда рвался туда, где опасней, сейчас же почитает за счастье, что лошадь уносит его все дальше и дальше от укрепленного района…
Те же чувства владели им и на следующий день, когда он выехал из Дежневки, увозя в Хабаровск пакет с приказами генерала Молчанова. Один из них предписывал начальнику эшелона срочно привести в полную готовность все поезда и составы на случай быстрой эвакуации из города.
Когда Найденов прибыл в Хабаровск, под Волочаевкой начались первые арьергардные бои, и кровь первых убитых и раненых щедро смачивала снег и тут же застывала на жутком морозе.
Доставив пакет и получив сутки на отдых, Найденов поспешил к Наташе.
Встретила его, как и прежде, сама мадам Глушко. По выражению ее лица он сразу понял, что с Наташей что-то неладно.
— Что-нибудь случилось? — спросил он встревоженно.
— Уж и не знаю, что сказать… Похоже на схватки преждевременные. Вы пройдите к ней, пройдите, она вам обрадуется. Она все про вас вспоминает и тревожится. А я столько раз просила ее не волноваться: в ее положении переживания так вредны… Что там, за Амуром-то?
— Бои начались.
— Господи… чем это кончится? Наступают наши-то или отбиваются?
— Трудно сейчас сказать. Когда я уезжал, было еще относительное затишье.
— Господи… — повторила хозяйка, вздохнув.
Найденов скинул шинель и прошел в комнату Наташи. Лицо жены, бледное от бессонницы, отечное, поразило его. Она обрадовалась ему, но встретила какой-то виноватой, измученной улыбкой.
— Наташа, родная, что с тобой? Зачем ты волновалась? Тебе плохо?
— Сейчас — нет. Ты надолго, Вася?
— У нас с тобой целые сутки! Тебе никто не мешает?
— Нет, только тяжело быть… словно в клетке. Холодно на улице?
— Мороз страшенный.
— Ты похудел, лицо обветренно! Я так скучаю, беспокоюсь. Нет тебя — все сердце изноется. Что, думаю, он там?
— И напрасно совершенно волнуешься, Наташа. Тебе нельзя, совсем нельзя волноваться. Обещай, что больше не будешь. Обещаешь? Будь умницей, слышишь?..