— Ты всех ненавидишь — и похоронил себя, а заодно и меня. Это скифы убивали жен, чтобы их мертвым мужьям не было одиноко в могиле. Но я больше не могу лежать с тобой в могиле, не хочу!
Страх сменился яростью. Найденов поймал жену за руку, рванул к себе:
— Опомнись! Да тебя в ЧК сгноят, если узнают, кто ты.
Наташа притихла, медленно отняла руку. Она как-то сразу успокоилась. Уложила наконец косу, покрылась платочком. Складки у губ горько опустились.
— Мне уж все равно, — сказала она. — В ЧК так в ЧК. Хоть куда, только не в тайгу.
Найденов беспомощно осмотрелся. Его растерянный взгляд упал на винтовку.
— Тогда я тебя убью, — хрипло пообещал он.
— Убей! Ради бога, убей!
Найденов понял, что уже ничем он не сможет остановить ее. Потому что, умри он сам сейчас и загороди своим мертвым телом дорожку, Наташа все равно уйдет. Но в городе ее ждет гибель, гибель! И его погубит. И он схватил винтовку.
Некоторое время Наташино лицо смутно качалось перед ним, потом она повернулась и пошла.
— Стой! — вскрикнул он.
Она не остановилась.
— Наташа!!!
Винтовка выпала из его рук. Громыхнул выстрел. Наташа медленно оглянулась.
Человек с разлохмаченными волосами, упавшими на глаза, с протянутыми вперед руками стоял на тропе. Его качало, он еле держался на ногах.
— Наташа, — прошептал Найденов. — Наташа… Не уходи!
Она видела только, как раздвигаются и смыкаются его губы, как шевелятся протянутые к ней пальцы — вот-вот настигнут!
Вскрикнув, Наташа бросилась вперед.
Найденов качнулся было вслед, но почувствовал, что отказали ноги. Он мягко и покорно опустился к земле. Присел и судорожно, в беспомощной ярости, стал царапать мокрую приречную гальку.
ГОРШОК ЧЕРНОГО ПРОСА
Повесть
Секретаря райкома партии Филатова, куда бы он ни отправлялся — в ближайшее ли в районе хозяйство или за сотню километров в областной центр, по делам или просто отдохнуть с семьей на берегу какой-нибудь впадающей в Амур незамутненной речушки, — бессменно возил на голубой «Волге» чрезвычайно гордый своей обязанностью Аркадий Игнатьевич Камушкин. Были они почти одногодки, начали работать в обкоме с послевоенных времен, сразу после демобилизации: Филатов — инструктором, Камушкин — водителем «эмки», привыкли друг к другу, и невозможно было подсчитать, сколько километров наездили вместе по разным дорогам, потому что Филатов сам не любил засиживаться в кабинете и другим, когда это стало от него зависеть, не позволял такой роскоши. После того как Филатова избрали секретарем райкома и ему пришлось менять шумный областной город на тихий райцентр, Камушкин перебрался на новое место сразу же вслед за ним, и вот они живут здесь и ездят вместе уже несколько лет…
Но иногда Филатов приказывал подогнать к подъезду райкома не «Волгу», а «козлика». В таких случаях Аркадий Игнатьевич ворчливо менял белую сорочку и костюм на комбинезон и начинал проверять машину, тормоза, сцепление, зная, что если первый заказывает «козлика», значит, дело ясное: собирается поездить по району один, а ему, Камушкину, придется загорать в гараже и от нечего делать проводить внеплановый профремонт «Волги». Филатов самолично садился за руль и уезжал. Эта его манера была давно известна всем: директорам совхозов, агрономам, механизаторам, бригадирам…
Район у него был обширный даже по дальневосточным масштабам: как любил он говаривать сам — размером с иное западноевропейское государство. И, не в пример некоторым глубинным районам, не страдал от бездорожья. Отличные дороги связывали его с областным центром, с другими районами — и все они шли к Амуру, а к ним, словно ручьи к рекам, стекались сельские большаки и проселки. Да, дороги были в его районе добротные, с аккуратными мостами, шлагбаумами, всяческими дорожными знаками и указателями. Но если бы не было никаких указателей, Филатов все равно не заблудился бы, так как прожил здесь, если вычесть военные годы и, время учебы в партшколе, можно сказать, всю свою жизнь, исходил и изъездил в разные времена приамурские уголки вплоть до самых глухих мест, хорошо ориентировался днем и ночью в степи, в балках, низинах и лесных урочищах, поэтому водил машину уверенно — хоть по большакам, хоть по проселкам, безошибочно добираясь до нужного хозяйства.
Наезды его всегда были неожиданны. Как правило, наведывался он сначала на полевые станы, в бригады, в ремонтные мастерские, на фермы. Филатова узнавали, обступали кругом загорелые, с обветренными лицами, иногда веселые, а иногда и злые люди, засыпали вопросами, жалобами, выкладывали все до мелочей. Он умел слушать, находить общий язык, подбадривать шуткой или, если надо, осаживать; он ходил часами с бригадирами по нолям, обедал вместе с механизаторами на полевых станах, в вагончиках, под навесами, за грубо сколоченными дощатыми столами, — и его «козлик» подруливал к совхозной или колхозной конторе только в конце дня, к вечеру. Филатов ставил машину, захлопывал дверцу; не спеша грузно шагал, поглядывая по сторонам, словно желая убедиться: произошли или нет в его отсутствие здесь какие-либо перемены. Внезапного гостя встречали с должным почтением, но без паники и угодливой суетливости, зная по опыту, что Филатов терпеть не мог ни того, ни другого, и уже на ходу, по пути в кабинеты, начинался разговор о делах.