Далеко позади остался поселок с крохотной бухтой, скрылись за мысом дома рыбаков, лодка, его машина. Слева, почти рядом, проплывал назад поросший черемухой, высокими травами обрывистый левый амурский берег. Метрах в шестистах виднелся низкий, молчаливо-безлюдный противоположный. Чем-то недобрым веяло от его затаенной молчаливости.
— Федоров! — крикнул, повернувшись к рыбинспектору, Филатов.
— Слушаю, Семен Николаевич…
— Подай-ка свой инструмент!
Филатов поднес к глазам потертый бинокль рыбинспектора, отрегулировал резкость и вгляделся в далекий берег. Никаких признаков жизни… Лишь тальниковые заросли да желтые полоски песков. И больше ничего.
Если переплыть Амур и идти долго на юго-восток, то можно прийти к городу Линькоу. Поля на подступах к нему были в августе сорок пятого года ареной самых жестоких боев за всю короткую, но трудную войну с Японией. Там 14 августа закончилась для него — раненного в ногу и полуобожженного — война…
Как сейчас, помнит он тот длинный, смрадный день, поросшие гаоляном поля, яркие вспышки взрывов, горящие машины. По полям ползут в гаоляне сотни опоясанных взрывчаткой смертников, ползут навстречу танкам, бросаются под гусеницы. Танки косят гаолян пулеметами, но смертники, словно призраки, возникают откуда-то из-под земли. Поля сотрясают глухие взрывы. Пахнет горелым человеческим мясом, жженым гаоляном, соляром. Идут танки по живому минному полю. В башне одного из них лейтенант Филатов. Из далекого Кенигсберга прибыла эшелонами его танковая бригада на исходные позиции Дальневосточного фронта, пробилась сквозь укрепрайон, ворвалась на Маньчжурскую равнину и, устремляясь вместе с другими частями к Линькоу, прошла с боями чуть ли не полтысячи километров. И вот то памятное поле… Бригада свернула потом с него и обошла город с южного фланга. Но танк Филатова, как и многие другие, остался догорать в гаоляне на фоне кроваво-закатного солнца… Сам Филатов оказался в госпитале. Он не видел, да и не мог видеть во всей полноте и масштабах картину войны, но он знает сейчас, как была рассечена на части, разгромлена, пленена миллионная Квантунская армия, он знает, как встречал китайский народ наших солдат в Харбине, Мукдене, Чанчуне, Порт-Артуре, и он знает, какой ценой добыта была победа. Глядя в бинокль на угрюмый противоположный берег, Филатов с неожиданно нахлынувшей теплотой вспомнил своих боевых друзей, оставшихся лежать в маньчжурской земле. Веснушчатый, рыжий, всегда улыбавшийся стрелок-радист Саша Гончаренко… Заряжающий Федя Потапов… Это ведь только из его экипажа… Спят вечным сном вдали от Родины. Вот уже три десятилетия. Вспоминаются такими, какими застал их последний бой — молодыми.
Филатов положил на колени бинокль, достал платок и протер глаза. Нет, это были не слезы, это была сухая полынная горечь, и, хотел он этого или нет, она жгла глаза.
— Пусто… Безлюдно, — сказал Филатов и, передав бинокль рыбинспектору, повторил: — Безлюдно…
— Совершенно точно, Семен Николаевич. — Наш-то берег как жил, так и живет. А вот ихний…
Они помолчали.
— Так вечно не будет, — сказал убежденно Филатов. — Не может быть так вечно, Федоров!
— Это так, — согласился рыбинспектор. — Я вот помню, мы в школе ихнего ученого изучали. Конфуция… Две с половиной тысячи лет назад жил, а его все народы чтут…
Конфуций… Филатов вдруг вспомнил портрет древнего мудреца из давнишнего учебника истории. Округлое, бесстрастное лицо утонченного восточного мыслителя, узкие прорези устремленных в вечность глаз, тоненькие усы, необычно начинающиеся от уголков рта, реденькая бородка, опускающаяся из-под нижней губы. Но Филатова школьных времен, помнится, больше всего заинтересовали на рисунке непомерно длинные, остро отточенные ногти на мизинцах изящно скрещенных над животом рук Конфуция. Последнее обстоятельство ставило в тупик тогдашнего Филатова, ибо он не мог понять, каким образом Конфуций засовывал руки в карманы без опаски сломать свои похожие на клювы цапель ногти. По его мысли, у философа была не жизнь, а мука, поскольку тот не мог из-за этих ногтей позволить себе самых элементарных вещей: скажем, сжать руки в кулаки, чтобы подраться с обидчиком, или почесать спину, не исцарапав кожу в кровь…