— Да. Устрой, пожалуйста, моих на отдых.
— Идите вон в тот блиндаж, — сказал капитан солдатам-разведчикам. — А теперь прошу ко мне.
— Успеется, Гриша. Пойдем сначала на наблюдательный пункт.
— К чему такая спешка? Давай лучше отужинаем за встречу… Ты ведь не сегодня уходишь?
— Нет.
— Так в чем же дело? Пошли, пошли в блиндаж!..
— Нет, сначала надо на энпэ. Я тебе сейчас все объясню.
— Ну, смотри, — с сожалением сказал Макаров. — А то потом скажешь: встретил не так, как надо…
По ходам сообщения они вышли на самый берег. Наблюдательный пункт был открыт на небольшом холмике.
Найденов взял у солдата-наблюдателя старый цейсовский бинокль и впился в полурастворенные в вечерней дымке знакомые очертания холмов, соснового леса, церкви, домов на западном берегу.
— Обстановка у нас относительно спокойная, — рассказывал между тем Макаров. — Красные не лезут пока на рожон. Силенок у них маловато. Фронт по берегу почти на двести километров занимает двадцать первая дивизия, так в ней едва три-четыре тысячи штыков и сабель. Посты расставлены чрезвычайно редко. Один из них здесь, в Гоньбе. Бойцов не более взвода. Артиллерии нет. Пара пулеметов, пожалуй… Второй пост километрах а десяти. Между постами ведется патрулирование.
Найденов оторвался от окуляров. Лицо его было бледным, руки дрожали. Он протянул бинокль капитану и сказал:
— Посмотри туда…
— Что я там не видел, — равнодушно отозвался Макаров. — Надоело это мне уже до мозолей на глазах.
— Нет, ты посмотри, — повторил Найденов.
Капитан пожал плечами и взял бинокль.
— Ну-с…
— Это мой дом, Гриша.
— Ах, вот как… — протянул капитан. — В Гоньбе твое имение?
— Да.
— Постой, постой! Да ты же мне в госпитале говорил об этом! Потрясающая ситуация… Теперь я понимаю тебя, Вася… — Он помолчал, потом спросил: — Давненько здесь не бывал?
— Давно. С зимы шестнадцатого.
— Три с половиной года… Матушку еще застал, да?
— Жива была. Я тебя что хочу попросить, Гриша, когда начнется все это… учесть то обстоятельство, что…
— Конечно, Вася! Что за разговор! Ради такого случая все сделаю аккуратно. Постараюсь без ущерба. Ни один снаряд не упадет. Если только красные сами не подожгут.
— Не успеют…
Они оставались на наблюдательном пункте, пока темнота окончательно не скрыла противоположный берег. Ветерок доносил оттуда запах дыма. Иногда было слышно по-над водой конское ржание, пиликанье гармошки, голоса. Наконец Макаров уговорил Найденова уйти.
У блиндажа капитан окликнул:
— Акулов! Акулов, черт бы тебя побрал!
— Слушаю, вашбродь! — Из блиндажа выскочил молоденький солдат. Новое английское обмундирование мешком висело на его тощей фигуре. — Слушаю, вашбродь! — повторил он, испуганно глядя на офицера.
— Какой ты Акулов? Пескарь ты, а не Акулов. Что у нас есть… это самое?
— Самогонка, вашбродь. Огурчики соленые, яишница.
— А еще что у нас есть, кроме самогонки?
Солдат молчал, часто моргая глазами.
— Я тебя спрашиваю или не тебя?
— Есть коньяк… Дык сами сказывали: для особого случая. Или когда наступать, или..
— Или еще чего? Ну, договаривай, каналья!
— Вот и я говорю. Значит, или наступать. Ну, значит, для особого случая.
— Вот сегодня и есть тот самый особый случай! Гость у нас. Да еще какой гость! Ставь все, что есть!
— Слушаю! — гаркнул солдатик и исчез в блиндаже.
— Что это ты его, так? — спросил Найденов.
— От нечего делать обкатываю, — махнул рукой капитан. — То над головой для острастки из нагана щелкну, то пинка дам. Пошли, пошли, — увлек он Найденова, все еще поглядывавшего в сторону реки. — Все будет хорошо, Вася! Мы их оттуда выкинем, дай срок. Давно из Омска? Как твои амурные дела? Помнишь — в госпитале? Признаться, завидовал тебе. Эх, черт побери!
Земляной пол блиндажа был аккуратно подметен. Горела свеча, тускло освещая стены, защищенные от осыпи плетенками из прутьев. Снарядные ящики, заменяющие стол, застелены газетами. За железной печкой — нары.
Вестовой Акулов уже успел поставить бутылку коньяка, нарезать хлеба, огурцов.
— Подсаживайся, — пригласил капитан. Стульями тоже служили ящики из-под снарядов. — Извини за условия. Как говорят, чем богаты, тем и рады.
Капитан налил коньяк. Акулов подал разогретую на печке яичницу и скромно уселся в сторонке на нарах. Друзья выпили за встречу и разговорились.