Проснулся. Голова ясная, словно и не спал. Снова включил лампу. Ночь за окном сгустилась, но небо, подсвеченное электричеством, осталось того же цвета – мышиной шёрстки с розоватым отливом. Вгляделся в чёрную полоску леса, и там, за неразличимыми стволами деревьев, пискнул свет автомобильных фар. «В лесу тоже дорога есть», – констатировал неприятное открытие. Оделся, вышел, запер дверь квартиры на два оборота ключа. Лифт впустил в себя со взвизгом раздвигаемых дверей и погружал вниз с ворчливым урчанием. Лифт не жаловался, ведь железки говорить не умеют, но давал понять, что устал. Даже в новых домах лифты надрывно урчат, потому что быстро устают.
На улице было свежо. В многоэтажках там и сям светились окошки полуночников. Окошки были разного цвета – жёлтые, голубые, сиреневые, но глядели с одним и тем же прищуром в 220 вольт. Слепым казался лишь один дом – двухэтажный барак с вычурными пилястрами по фасаду, давно уже расселённый и готовый к слому. Слегка кособокий, с неровными оштукатуренными стенами, он казался живым среди выстроенных по линейке параллелепипедов. Проходя мимо, Сергей Сергеевич поморщился от кислятины, пахнувшей из подъезда, как изо рта с гниющим зубом.
У входа в круглосуточный магазин сидел бомж, от которого также пахло кислым. «Не видел его прежде, – отметил про себя старик. – Наверное, только ночью из барака вылезает». Бомж смотрел насмешливо:
– Да, батя, подыхать никому не хочется. Купи за меня свечку.
Сергей Сергеевич растерялся:
– Я в церковь не хожу.
– Меня охранник в магазин не пускает, бациллой называет. А мне свечка нужна.
– Зачем?
– Книжку почитать, – засмеялся бомж гнилым ртом. – Темно у нас, электричества нет – ни выпить, ни покушать по-человечески. Может, ещё кусочек колбаски возьмёшь?
В магазине Сергей Сергеевич купил свечку, две палки дорогой сырокопчёной колбасы и пачку сигарет.
* * *
Утром старик, покушав яичницы, вышел в лоджию покурить. Был яркий солнечный день. Пробка на шоссе рассосалась – похоже, машины передумали покидать город. Вон они поблёскивают внизу на парковке – разноцветные лакированные ноготки, вцепившиеся в пешеходный тротуар.
Старик удивился своей образной восприимчивости. Почему для него так значимо, каким видится мир с балкона? Ещё недавно сутью жизни были дела на кафедре, научные вопросы, а теперь не менее сущи вид из окна, походы в магазин и на помойку с пакетом мусора. А потом сущестью станут рисунок обоев на стене и проблема с тем, как помочиться в утку. И после смерти… Вспомнился сон, лимонный вкус костного самоощущения.
Надев на всякий случай плащ-дождевик, Сергей Сергеевич отправился на прогулку. Лес начинался сразу за домами. Оттуда вышли девушка с поводком в руке и собака, которая гавкнула на старика без выражения, как на пустое место. Посторонившись, старик ступил на тропу и засеменил по ней, стараясь глядеть прямо перед собой, но боковым зрением всё же омарался человеческой грязнотцой – полиэтиленовыми пакетами под кустами, блестящими бутылками, одноразовыми тарелочками с засохшим кетчупом. К счастью, неряхи по лености своей глубже в лес не забирались, дальше по тропе было чисто. Сбавив шаг, высмотрел впереди приметный тополь, за которым нужно поворачивать направо.
Тополь стоял с растрёпанной кроной, словно обиженный. Остальные же деревья в этом лесу были невыразительны, метамерны. Чем больше лес, тем скучнее растения. Вспомнились два вяза-интеллектуала в скверике перед институтом. Летом они едва слышно шептали листвой, а осенью обнажались письменно. Поначалу казалось, что вязы общаются на языке глухонемых, сплетая ветки-пальцы в немой жестикуляции, но нет, в паутинной ветвистости всё же была статика письма. Безбуквенного, иероглифического, выражающего ломким рисунком целые слова или понятия. Впрочем, в иероглифы это тоже не вмещалось. Дерево в целом есть говорящий знак, понимаемый в бытийном окружении. Чтобы понять его, надо подловить настроение природы – тот мотив, в котором изначально написана песнь древа. Это и особый свет, падаемый с неба, и моросящий дождь или снежок на чёрных ветках, добавляющий в графику пронзительности.
Сидеть на скамеечке между лекций и, попыхивая сигаретой, глядеть на вязы – это стало ритуалом для Сергея Сергеевича, когда в стенах института запретили курение. Студенты никогда не беспокоили его, дымили в сторонке, за исключением одного настырного. Как же его дипломная работа называлась? «Формы растительной природы в современной архитектуре»? Всякие там цветочные башни-лотосы, «белое дерево» Фудзимото. Чушь полная, украшательство без красоты! Если из растительных форм вынуть функциональность, то какая же это красота? Настырного студента Сергей Сергеевич тогда выслушал, согласился взять под своё научное руководство и даже мытарить его не стал, пропади оно пропадом, но не сдержался и всё же вычеркнул первую фразу в дипломной работе: «Архитектура с самого момента своего появления – это искусство воплощения совершенных форм живой природы в постройках различного назначения». Ха-ха-ха! Куб деревянного сруба – это форма какой живой природы? А конусы и пирамиды в ярангах, юртах, чумах? А простейший шалаш? Прямоугольники и треугольники есть в кристаллической неорганике, но никак не в живой природе!