— Эй, — плохо отрепетированным жестом поманил меня напарник Савельева, подойдя к «клетке», пока капитан допрашивал какого-то избитого кавказца. — Может, кому позвонишь?.. — И, оглянувшись, просунул в щель мой телефон.
Жить становилось все интереснее.
— Спасибо, друг, — едва не прослезившись, прошептал я, — некому. Один я, как Буревестник над седой равниной моря. И такой же гордый.
— Ну, смотри, — не то с угрозой, не то с сочувствием сказал потопивший неприятельский флот Нахимов. — А то он у нас «с тараканами», продержит до утра.
— Мое время — его деньги, — ответил я и, усевшись на топчан посреди распростертых тел, закрыл глаза.
В милиции, как в строгом ошейнике: чем больше дергаешься, тем туже затягивает. Так что если не можешь перегрызть поводок — сиди и философствуй.
…Да, так вот о зависти. Если попытаешься теоретически представить человека, который никому не завидует, то это и будет тот самый человек, по которому тосковали все философы и писатели от сотворения мира: идеальная, гармоничная, созидательная и… какая там еще личность. Все негативные эмоции, преступления, несчастные судьбы — опять же от нее; и даже пьянство не причина, а всего лишь следствие этого гнуснейшего из качеств. Отчего озверели давшие клятву Гиппократа врачи районных поликлиник или продавцы магазинов «Продтовары»? От зависти: все удачливые, талантливые, пробивные их коллеги давно работают, соответственно, в платных клиниках и частных магазинах; почитайте газеты, вы без труда увидите, на кого выплескивают свой гнев журналисты. Поскольку я всегда делал свое дело честно, а половина моих дел ничего, кроме шрамов, синяков и неприятностей, мне не принесла, мне завидовать было некому. Пес у меня — самый лучший, любимая женщина в Париже — тоже…
Так, философствуя, я и уснул.
Снилось мне, что в «клетку» постучался капитан и, смущенно извинившись, принес мне на тарелочке телефон:
— Вам звонят, Евгений Викторович. Кажется, из Парижа.
Я взял трубку. Звонила Валерия:
— Жень, привет! Извини, что поздно, Ты уже спишь?
— Бонжур, дорогая! — обрадовался я и, чтобы не будить спящих в ногах проституток, перешел на французский: — Совсем даже не поздно, а рано, и я еще не сплю. У тебя ничего не случилось?
— Нет. А почему ты говоришь по-французски? У тебя кто-то есть?
— Только ты, я и ночь, которая нас, увы, разделяет. А по-французски говорю оттого, что устал от китайского. Как дела?
— Прекрасно. Сегодня моя Жаклин давала концерт в музыкальном коллеже в Марселе. Мишель Боннэ остался очень доволен.
— Что она играла?
— Кое-что из Рахманинова, а Гайдна — на бис. Кстати, новая знакомая Боннэ Виолетта Абиджан пригласила меня аккомпанировать ей в сольном концерте. Хочешь послушать, как она поет? — и, не дожидаясь моего согласия, включила магнитофон.
В трубку полились франки за междугородные переговоры…
— Мужик, — тряс меня за плечо взлохмаченный бомж. — Проснись! Ты че?..
Я протер глаза. Обитатели «клетки» испуганно отползли от меня в противоположный угол.
— А? Что?..
— Ты че это не по-нашему? На рожу посмотришь — вроде свой. Шпион, что ли?
— Шпион, — признался я, зная, что в ФСБ и кормят лучше, и обхождение вежливей.
— Ля мур, ля мур, — горько усмехнулся пожилой человек в пижаме, — я бывал в Париже в составе делегации филологов Академии наук. Была весна, и на бульваре Капуцинов цвели каштаны.
В наступившей тишине всхлипнула какая-то шлюха. За окном голосом Виолетты Абиджан пропела милицейская сирена, и звонким аккордом расстроенного «Стэйнвея» звякнула металлическая цепь на решетке загона:
— Столетник! На выход!
На месте капитана за стеклянной перегородкой сидел майор. Он молча придвинул мне оригиналы и копию протокола, а когда я расписался, потребовал проверить соответствие возвращенных вещей по описи: извиняться, правда, не стал, а я не стал настаивать, потому что за грязным окошком в решетке забрезжил рассвет, на часах стрелки вытянулись в шесть утра, итого менты отняли у меня сто двадцать баксов — не такая уж маленькая плата за зависть.
«Ягуар» стоял у входа на площадке. Отъехав пару сотен метров, я убедился, что его не заминировали.
Город уже проснулся, день обещал быть пасмурным с проблесками солнца или солнечным с кратковременным дождем. Вполне обычный день одиннадцатого сентября, каких я видел уже тридцать четыре. Интересно, что я делал в этот день в прошлом году? Еще интереснее — звонили ли менты моей клиентке, чтобы проверить подлинность контракта? Регистрацию сотового телефона проверяли — это как пить дать, хорошо бы, не наслушали по нему пикантных разговоров долларов этак на семьсот-восемьсот, с них станется! Не снижая скорости, я сунул пальцы под коврик — копии контракта были на месте. А значит, обыскивали не очень старательно, заведомо зная, что наркотиков и оружия на борту нет. По-моему, они вообще знали обо мне еще до задержания — не эти, конечно, а те, кто инициировал. Кто и зачем — вопрос, но если это так, то периодическое появление «желтоглазика» у меня на хвосте было закономерным.
Я въехал во двор, загнал машину за длинный ряд разноцветных металлических гаражей, от посторонних взглядов из окон верхнего этажа меня с одной стороны скрывала покатая крыша трансформаторной будки, символизировавшей родину электричества, с другой — еще не облетевшая крона старого тополя, в пору цветения досаждавшего аллергикам, а теперь обиженно стоявшего на задворках с видом нищего, которому никто не подает.
Быстро вынув коврики, выложив на сиденье содержимое «бардачка», открыв багажник, я прощупал все, что поддавалось прощупыванию, осмотрел все доступные без разборки закоулки, нещадно кляня себя зато, что не сделал этого раньше. В отличие от Шерифа «Ягуар» у меня был беспризорным, так что при желании любой мог имплантировать в него какой-нибудь оптический каскадный микрофон или субминиатюрный передатчик; обычно я за этим следил, но частный сыск — как игра на фортепиано: требует постоянной тренировки, а я в последний год перенимал опыт у французского коллеги, катался по Европе с Валерией, выбивал лицензии и помещение для бюро — словом, делал все, чтобы не работать по профессии, и отчасти потерял нюх.
Микрофона я не нашел, пришлось отчитывать себя обратно — за самомнение: «Тоже мне, Джеймс Бонд! Нужен ты кому-нибудь, чтоб на тебя расходовать дорогостоящие шпионские аксессуары! Вычитали объявление в газете, проводили от места поклейки обоев до конуры Шерифа, да и дело с концом! Ищи собачку, детектив недочитанный, и радуйся, что попутный ветер занес к тебе Илону Ямковецкую, а не налогового инспектора!..»
Так, ворча, я снарядил «Ягуара». Стукнуло семь, в баке не было бензина, в холодильнике — еды, а еще предстояло привести себя в порядок, чтобы, придя на свидание с Рябчиком, не выглядеть козлом.
Преданный мой друг изволили почивать на диванчике. Ему-то что — пожрал, погулял, занял должность исполняющего обязанности хозяина в мое отсутствие и дрых себе под дождик, пока меня держали в вольере. Сны нам наверняка снились одинаковые: он провел в Париже целый год, был любимцем в доме мультимиллионера Мишеля Боннэ, дочери которого Валерия преподавала музыку. Потом им стало тяжело с ним, а мне — без него, и мы вернулись.
Паре ссадин и синяков на теле, обнаруженных мною в душевой, я значения не придал; с рассеченной кастетом скулой пришлось повозиться: тщательно обработав рану перекисью и йодом, я заклеил ее французским пластырем под цвет кожи. Потом побрился, вымылся бактерицидным «Протексом», минут десять постоял под контрастным душем. Штаны пришлось выбросить, все остальное положить в стиральную машину до лучших времен. Переобувшись в новенькие мокасины и облачившись в костюм с металлическим отливом, который Валерия мне купила в магазинчике Кардена, я почувствовал, что больше не хочу искать приключений на свою бедную голову; открыл бар и плеснул в стакан виски. Бутылка была большой, многогранной, из фирменного магазина «Уитли компани», и называлась «Кингс рансом». Ей-Богу, если бы не это первое слово на этикетке, сел бы я через пару часов в дипломатический вагон Москва — Париж, но оно напомнило мне о незавершенном поиске кавалера-кинга, и настроение сразу испортилось.