Это был мужчина с густыми черными волосами, заметно поседевшими на висках, остриженными коротко и одинаково по всей голове — видимо, электрической машинкой с высокой насадкой, отчего прическа его напоминала шапочку-«сванку»; лицо с крупными чертами, чуть расплющенный нос, прищуренные глаза и массивный, плохо выбритый подбородок со шрамом говорили о нраве жестком, даже злом, что подчеркивалось маленькими, утонувшими в болезненно-черных впадинах глазами неопределенного цвета, глядевшими куда-то в сторону от объектива, и двумя глубокими бороздами носогубных складок. Короткая налитая шея, по ширине соответствовавшая голове, волосатая грудь под белой, с распахнутым воротом рубахой и плотно прилегающие ушные раковины делали его похожим на волка.
Следующая фотография заставила меня подумать, что предстоит искать двоих за тот же гонорар: здесь был он лыс и худ; улыбка, обнажавшая золотые коронки на верхней челюсти, напоминала оскал. Он был снят во время застолья, на дымном фоне увешанной фотографиями деревянной стены виднелись еще какие-то люди. Объект сидел, вытянув к фотографу татуированную руку с граненым стаканом, словно предлагал мне выпить за удачный поиск. За столом находились еще какие-то гости, но лица их получились нечетко и ни о чем мне не говорили.
Третьей фотографии оказалось достаточно, чтобы вспомнить, где мы с ним «встречались».
— Как его отчество? — поднял я глаза на Майвина.
Он достал из кармана «Честерфилд», чиркнул колесиком зипповской зажигалки и, выпустив вверх сизоватую струйку дыма, презрительно ответил:
— Евгеньевич.
Фото было сделано в Магдебурге на Ратушной площади. Он стоял в шоколадном визитном костюме и такого же цвета широкополой шляпе, прислонившись к капоту «Линкольна» в стиле ретро, и держал на руках песика окраса бленхейм. Рядом с ним стояла Илона в ослепительно белом брючном костюме, и, несмотря на то, что лицо ее было закрыто до половины модными солнечными очками с рубиновыми стеклами, здесь она выглядела значительно моложе себя нынешней.
— Девочка ищет отца? — пробормотал я, разглядывая остальные фотографии: Борис Евгеньевич Ямковецкий ловит рыбу с борта моторки, он же — в кабинете с полированными панелями смотрит на светящийся экран компьютера, он — за рулем диковинного автомобиля в автосалоне…
Интерес представляли два последних черно-белых снимка, где Ямковецкий Б.Е. был представлен наголо обритым, в фас и в профиль, в черной лагерной робе, а на дощечке в углу были написаны цифры: 2365. Я подумал, что Майвин все же привлекал кого-то из своих акционеров, имевших доступ к учетам МВД.
— По какой статье? — полюбопытствовал походя.
— По двести восьмой, часть третья.
— Когда?
— В девяносто третьем.
Часть 3 статьи 208 предусматривала наказание в виде лишения свободы на срок до семи лет за сбыт имущества, заведомо добытого преступным путем.
— В бегах? — спросил я.
— Какое это имеет значение! — раздраженно ответил Майвин. — Не знаю!
Для меня это не имело бы значения, если бы предстояло гоняться за беглым каторжником по Гримпенской трясине близ Баскервиль-холла, а не искать того, кто находится во всероссийском розыске, по Москве за деньги миллионера Майвина.
— Судя по тому, что он появляется без грима и прикрытия, его не ищут, — попытался он меня утешить. — Если мы сговорились — уточним детали и начинай работать.
— Когда его видели в последний раз? — спросил я перед тем, как с головой окунуться в работу.
— Вчера.
— Кто?
— Илона. Он ехал за ней в белых «Жигулях», но не за рулем. Думаю, снял частника.
— И тогда она забежала ко мне в контору?
Майвин не счел вопрос достойным ответа.
— Что ему нужно?
— Денег.
— Он звонил ей по телефону?
— Звонил. Определитель не сработал.
— Ясно, из автомата. Она под охраной?
— Пока да, но не может же она всю жизнь прожить под охраной?
— Что будет четырнадцатого?
— Я улетаю в Европу.
— Вместе с ней?
— Возможно.
— А до четырнадцатого она не может просидеть под замком в обществе ваших ребят? — рассердился я и, придвинув к нему фотографии Ямковецкого, встал. — Всего доброго, Анатолий Ильич. Со мной уже играли в «подкидного». Я выиграл.
Я шагнул к двери, приготовившись к препятствию в виде Джерри-шкафа и пивных мальчиков Майвина, но моя решительность произвела на него впечатление.
— Постой, — сдался он, убедившись, что я тоже не склонен терять время. — Он мне кое-что должен. Без этого я не могу уехать.
Это уже походило на правду. Возможно, Майвин прикормил дочь Ямковецкого, а тот требовал за нее выкуп, причем такой, который мог стать препятствием для ее вывоза. Данных было слишком мало, чтобы останавливаться на этой версии, но уголок в моей памяти для нее нашелся.
— Где его искать? — спросил я.
— До сих пор я думал, что он живет в ИТУ КЩ-1354 в Петушках, — ответил Майвин.
— Я могу поговорить с Илоной?
— Зачем? Все, что знает она, знаю я. А все, что положено знать тебе, ты уже знаешь.
— Не густо, — подытожил я, почувствовав, что еще один вопрос может стать последней каплей в неглубокой чаше терпения нервного миллионера. Подойдя к столу, я забрал фотографии и спрятал их в карман пиджака. — Двадцать пять процентов аванса! — потребовал категорично. Он безропотно выложил две тысячи баксов. — По какому телефону звонить?
— По этому, — кивнул он на аппарат с номероопределителем. — Ответит кто-нибудь из моих людей. Можешь на них положиться.
— Я лучше на себя положусь. Что-нибудь узнаю — позвоню, — не слишком уверенно пообещал я и ушел не простившись.
Джерри-шкаф проводил меня до двери. Как только я за нею очутился, жизнь опять показалась мне прекрасной и удивительной; теплая невесомая морось щекотала лицо, во дворе стояла свежесть, которой я не мог надышаться, будто вырвался из собачьего загона в стане китайских нелегалов.
7
Что-то мягкое коснулось моей ноги. Лже-Боря ждал меня у парадной двери, он успел основательно продрогнуть и запачкать вымытые дорогим шампунем лапы. Я взял его на руки и понес в машину, но уже не стал сажать в багажник, а посадил на сиденье рядом. Он то и дело поглядывал на пустую сумку, возможно, сожалея, что его не продали за бутылку водки лоточнику, торговавшему фаршем и ножками Буша.
— Что же мы с тобой делать будем, брат? — остановился я на выезде со двора, решительно не зная, в какую сторону поворачивать,
И я потащился в Нагатино в питомник, бывший своего рода собачьим приютом. Его содержали энтузиасты-кинологи на добровольные пожертвования, собачек там кормили, выгуливали, а потом отдавали в хорошие руки. Однажды в этом псовом отделе ночевал Шериф, когда мне срочно нужно было вырваться в Воронеж и я не был уверен, что вернусь вовремя. Стоило предложить беспризорника кому-нибудь из пацанов, но тренировка была только завтра, меж тем как каждая минута была оплачена и мне уже не принадлежала.
Всю дорогу я петлял, разворачивался и маневрировал, стараясь определить наличие слежки, но ни одна из машин подозрений не вызывала, и постепенно я отделался от неприятного ощущения, убедив себя, что Майвин достаточно потратился за прошедшие сутки, чтобы поверить в мою порядочность.
У мебельного магазина на Перовской я остановился и осторожно раскрутил перочинным ножом с двадцатью четырьмя приспособлениями свой телефон, во время встречи остававшийся в «бардачке» «ягуара». Несмотря на то что Майвин предлагал использовать аппаратуру подслушивания (куда мне ее, спрашивается, было вставлять?) и говорил о своих ребятах из партии любителей пива как о профессионалах, трубка оказалась чистой.
Клиент мне серьезно не понравился, никаких доверительных отношений у нас с ним сложиться не могло. На Коломенской я вышел из машины и позвонил из автомата Толе Квинту.
— Старик, — сказал я, — мне нужна твоя машина на три дня.
— Ты разбился? — зевнул в трубку Квинт. Он не был сыщиком, поэтому его догадки возникали на ровном месте.
— Не дождешься. Просто у меня появилась любовница, которая предпочитает иномарки. Покатаешься на моем «ягуаре»?