Их не представляли публике: больших поэтов люди узнают по слову.
В Тюрингии, в замке Вартбург, в средневековье проходили состязания поэтов-миннезингеров. Выступившего хуже всех поэта заключали в тюрьму. На фестивале поэзии в Маниле проигравших не было. Две стройные девушки венчали лавровыми венками голову каждого, кто шел к микрофону, чтобы поделиться своим сердцем с жителями этого импровизированного мира поэзии.
Фестиваль поэзии в форте Сантьяго был открыт чтением «Последнего прощай» Хосе Рисаля, написанного им в последнюю ночь перед смертью. Его прочли молодые поэты Доминго Ландичо и Вирхилио Алмарио.
На Олимп поднимается молодой филиппинец. Его шаги робки, а взмах руки не высекает молний и не вызывает грома.
— Я не буду читать вам стихов о политике. Я не пишу о насилии и борьбе, — начал он. — Птица моей поэзии живет в моем собственном сердце, поэтому я почитаю вам стихи о душе человека, о ее благородстве…
Прожекторы освещают лицо другого поэта.
— Я прочитаю вам стихотворение о колонизаторах XX века, о крови, пролитой в борьбе против империалистов…
Глаза поэта сверкают ярче Лучей прожектора, от его голоса вздрагивает пламя факелов. Становится так тихо, как в океане перед бурей. Напряженную тишину разрывают слова, твердые, как кораллы, и острые, как грани перламутровых ракушек.
Стихи иногда сопровождались нежной музыкой. Она колыхалась в пространстве, как тронутые ветром ленты тончайшего шелка, печаля и радуя, волнуя и умиротворяя души людей. Аккорды летели с самых далеких звезд, из глубин черной ночи, из груди доброй Земли. Таким тембром обладают лишь те инструменты, которым люди отдали свое сердце и чувства; такие мелодии способны создавать лишь талантливые поэты.
Но на Филиппинах можно услышать и другую музыку. Из транзисторов вырываются иногда такие звуки, что кажется, будто разгневанные мужчины пытаются распилить нашпигованное гвоздями бревно. У каждой цивилизации, каждой культуры и эпохи есть своя одежда и свои формы, краски и звуки. В мире нет ничего абсолютно постоянного. Ритмы американской музыки пришли на Филиппины как мода, а моды всегда бурные, но очень непостоянные. Только созданные народом мелодии, спокойные, чистые, как капли дождя на цветке, выдерживают натиск веков и никогда не увядают.
Прожекторы осветили поднявшуюся на трибуну поэтессу из Японии, ее черные волосы, стройную фигуру. Свои стихи она читала на японском языке. Поэтесса родилась уже после того, как мир был потрясен атомными бомбами, сброшенными американцами на Хиросиму и Нагасаки. Но эхо тех взрывов еще носится по земному шару, и поэтому она не может не писать о черной смерти. Подлинная поэзия на стороне человека и мира. Даже самые отпетые реакционеры не осмеливаются публично сесть за стол и подписать конвенцию, запрещающую использовать оружие поэзии, хотя многие хотели бы это сделать, потому что поэзия крушит насилие, несправедливость, социальный гнет. На стороне подлинной поэзии — люди, солнце, глаза детей.
На фестиваль поэзии прибыла Ани Канафи, вдова лауреата международной премии Лотоса поэта Хасана Канафи. Стихи ее мужа были направлены против расизма, против социального гнета. Расистов бесил голос поэта. В Бейруте в его автомобиль подложили бомбу. Хасану Канафи была присуждена премия Лотоса, но на Филиппины за ней приехала его вдова.
Бомбой можно убить поэта, но не поэзию.
Где-то жутко вскрикнула ночная птица, глухо зашелестели крылья, хотя ее нигде не было видно. В сознании всплыла картина Чюрлёниса: ребенок нежными ручонками прикрывает хрупкий пушистый одуванчик. От малейшего дуновения ветерка белый пух одуванчика, казалось, поднимется, улетит. Но над ними нависает черная птица. Мощны ее крылья. Сохранится ли пух одуванчика? Сохранится, потому что ладошки ребенка охраняют красоту и они сильнее крыльев черной беды.
И снова крик ночной птицы, но теперь уже где-то далеко. А потом она и совсем умолкла. Не напугала ли ее птица поэзии?
На черном небосводе медленно поднималась луна. Она была чем-то недовольна, с крепко сжатыми губами, словно не хотела в минуту гнева сказать что-нибудь злое. Еще совсем недавно поэты всего мира, глядя на луну, черпали в ней вдохновение. Она была путеводителем заблудившихся, другом влюбленных. Но вот на ее каменное, отражающее чужой свет тело ступила нога человека. И оказалось, что уважали и воспевали ее только за недосягаемость и таинственность, а не за серебристый свет, посылаемый Земле, и не за то, что она была ее верным спутником.
Время залечивает раны. Луна привыкнет к своему новому положению, и повеселеет ее лицо. Через некоторое время поэты вновь вспомнят своего старого друга. Но в эту ночь они предназначали стихи только Земле, ее радостям и заботам.
Луна поднялась еще выше. Теперь она освещала башни церкви Сан-Агустин, самое древнее здание в Маниле.
Первоначально его стены и алтарь были из бамбука. В 1574 году костел разрушили высадившиеся здесь пираты. Монахи восстановили его, но через несколько лет местные жители вновь сожгли его в знак протеста против насилия пришельцев.
Однако там, где была куча пепла, опять вырос огромный храм господень. Церковь спроектировал монах Хуан Антонио де Эрера, сын архитектора, который в Мадриде построил королевский дворец Эскориал. Автор проекта, осматривая строящуюся башню, оступился, падая, запутался в сутане и задохнулся. Это было плохое предзнаменование. Но мрачные пророчества не исполнились. Церковь стоит и по сей день, хотя ее пять раз испытали на прочность сильные землетрясения. Фундамент церкви имеет форму ладьи. Во время землетрясений он словно плывет по гибельным волнам земли и нерушимо стоит по воле и разуму человека-творца. Епископы же утверждают, что его хранит десница господня.
Ежедневно, в шесть часов вечера, стены форта Сантьяго содрогаются от пушечного выстрела. Он возвещает людям о завершении дня, по нему здесь проверяют часы. Выстрел из старой пушки форта имеет еще один смысл — напоминает филиппинцам, что независимость завоевывается с оружием в руках.
Луна поднимается все выше и освещает мемориал национального героя Филиппин Хосе Рисаля Меркадо-и-Алонсо. Памятник скромный, но впечатляющий, как и сама жизнь этого патриота. Стена из красного осыпающегося кирпича упирается в небольшой двухэтажный дом в японском стиле, крытый черепицей. К его белым стенам прильнули огненные цветы. Все это говорит о насилии, о крови. И в то же время красные цветы — символ любви и уважения.
Хосе Рисаль знал 22 языка, был талантливым публицистом и этнографом, прекрасным врачом и скульптором, поэтом и художником. Его романы «Не прикасайся ко мне» и «Флибустьеры» переведены на многие языки мира. Они разоблачают испанских колонизаторов, показывают двуличие и извращенность монахов, ставят к позорному столбу тех, кто сотрудничал с ними. Этими книгами и своими публицистическими статьями писатель навлек на себя гнев реакции. При первом удобном случае, когда филиппинцы поднялись на борьбу, колонизаторы инсценировали судебную комедию и расстреляли его утром 30 декабря 1896 года. Хосе Рисалю было всего 35 лет…
Имя Хосе Рисаля носит парк, который филиппинцы называют еще Лунетой. В центре его стоит обелиск, украшенный тремя звездами, символизирующими единство трех частей Филиппин — Лусона, Минданао и Висайя. Недалеко от памятника место, где пал, пронзенный пулями, великий сын филиппинского народа. Здесь высечены слова его «Последнего прощай». Холодный камень и поэзия горячего сердца соединились на века…
Пятьдесят пять писателей, собравшихся со всех континентов в столицу Филиппин Манилу, в дни симпозиума не создали какого-либо общего литературного произведения, но труд их не пропал даром. Была принята декларация — важный документ, подчеркивающий единство и сплоченность писателей мира.
В то же время не обошлось здесь и без бурных дискуссий. Так, один молодой филиппинский автор сказал:
— Дух Востока и материализм Запада не являются непримиримыми врагами.
Однако лауреат международной Ленинской премии «За укрепление мира между народами» известный пакистанский поэт Фаиз Ахмад Фаиз поправил его: