«Повесть о страннике российском», описывающая удивительные приключения нижегородского купца Василия Баранщикова в конце XVIII века, была первой книжной публикацией отца после «Наследника из Калькутты». Она несколько разочаровала тех, кто ждал от «бати-романиста» новых произведений авантюрного жанра. Повлияла ли на отца критика в адрес «Наследника», сказались ли изменения в творческой натуре писателя, но былой искрометной фантазии в его дальнейших сочинениях уже не проглядывалось. На смену ей пришла кропотливая работа с архивами, энциклопедиями, первоисточниками. Постоянно продолжались поездки, общение с музейными работниками, библиотекарями, архивистами... Две его последние опубликованные книги — о А. И. Герцене («Звонкий колокол России») и А. Н Островском («За Москвой-рекой») — были результатом упорного труда, обе отличаются добротностью изложения и достоверностью деталей. Они были хорошо восприняты читателями и не задержались на книжных прилавках. Помню, что после выхода в свет книги о Герцене, отец получил письмо от академика Д. С. Лихачева о одобрением и благодарностью.
До конца своих дней отец оставался подлинным «очарованным странником». Он постоянно ездил, то на Соловецкие острова, то на о. Саарема в Эстонию, то куда-нибудь в Сибирь, не говоря уже о дальнем и ближнем Подмосковье. В свои семьдесят лет, уже после двух инфарктов, он совершил пеший и водный поход от Кеми до Повенца вдоль трассы Беломорско-Балтийского канала (собирал материал для начатого им исторического романа «Драгоценный камень фероньеры» из петровских времен). Эта; большая вещь была задумана им еще в начале 60-х годов, но взялся он за нее всерьез лишь в самые последние годы жизни и не успел завершить («Засаживаюсь за настоящую вещь, которая в уме уже сложилась... Это авантюрная история типа «Наследника» на российском и международном материале. Она требует спокойных полутора лет без дневных забот...»).
Вот еще несколько отрывков из отцовских писем разных лет:
«...Только что воротился из Башкирии, по командировке ЦК ВЛКСМ и СП, ездил туда с бригадой писателей. Были в Салавате, Стерлитамаке и Уфе, десятки встреч и выступлений...
...За последние месяцы я много ездил: Новгород — Псков — Изборск — Печоры, затем встреча с П Д. Кориным в его доме-музее... Далее 7 дней по Северу—Мурман—Северодвинск—Архангельск. Потом, без передыха, большая поездка по Туркмении (Ашхабад—Фирюза—Теджент—Мары—Байрам-Али—Чарджоу—Ашхабад—Москва). 13 ноября радиопередача о Новгороде, потом в Воронеж — очерк о градостроительстве для иностранцев от «Советской женщины»...
...Собираюсь съездить в Ковров, далее в Мстеру по делам, какие не доделал в Палехе... Еще надеюсь посмотреть Вязники и Гороховец...
...Был 10 дней на севере: Архангельск—Котлас— В. Устюг—Вологда... Был в Юрьев-Польском и Кольчугине, 19 выступлений, потом в Ясную Поляну, в Клин, в Монино... Еду на праздник песни в Малый Карадах...»
Его письма ко мне из дальних поездок оставались бодрыми и веселыми, он словно молодел в этих странствиях. Вот, к примеру, письмо из Тынды, памятной мне столицы БАМа, из этого — по словам отца — «всесветного бардака, где мне хочется вместе со всеми вариться в столь густом соку героизма, идиотизма, любви, отвращения, таланта, бездарности... Думаю, что никакие диссиденты здесь бы возникнуть не могли, им было бы просто некогда, само дело не позволило бы менять его на безделье, то-есть на роскошь мудрствования... БАМ — это большое Маклаково (ныне — г. Лесосибирск — Ф. Ш.), тысячекратно умноженное... И неохота мне уезжать, будто бы я никакой ни писатель, а чистый строитель!.. Ужасно обидно, что куда-то делись целых 70 лет, и не годится уже мотор в грудях, а в нем любви на полсвета, ко всем женщинам и всем детям. Я здесь много выступал перед детьми — они прекрасны; и хорошо еще, что «далеки от Москвы» с ее пресыщением и циническим прищуром от скуки, обжорства и лени (чисто московской). В окне — горы, лиственницы; ревут «магирусы» и «като»; спускается с горы высоковольтная линия; садится вертолет... И мне очень радостно, что я все это вижу и слышу!»
Правда, такие оптимистические возгласы звучали в его письмах редко, чаще говорил он про «окрестную землю без Божеского благословения», то-есть обреченную на прозябание или даже погибель (как, кстати сказать, получилось в конце концов с БАМом и Тындой!). Очень пугали его всевозможные соцпреобразования, великие стройки, «в коих нет предела глупости, жадности и хамству», мелиорация с каналами и поворотами рек... Но главное, что даже на старости лет он был способен увлечься предельно искренне и всерьез (причем не только стройками!).