Следующие дни — сплошная круговерть тыловых будней, когда высшая государственная воля незримо властвует над всеми индивидуальными волями, сведенными в противоестественное сборище — армию. В этом суетном мельтешении смешного было больше, чем печального, но уже на все падал багрово-закатный отсвет обреченности и мало кого могла веселить родная российская несуразица. Она была, так сказать, в самом народном характере, где барство и холопство исстари сплетались, как уток и основа. Нелепый крик: «Я приказываю!», обусловленный слабостью, погасил много разумных начинаний, неизменно вызывая иронически-покорное: «Слушаюсь!». Сколько доброго и толкового угробливалось прямо на коню!
Из трюмов барж и из красных товарных пульманов сотнями, тысячами неуклюже выбирались новобранцы и «запасные». Вагонами поступало обмундирование, снаряжение, оружие. Списочный состав трех полков приблизился к штатному. За городом, среди лугового разнотравья, невдалеке от опушки мелколесья, возник палаточный лагерь. Была там и палатка начсостава Первого полка дивизии, куда Рональд Вальдек назначен был ПНШ-5[2]. Этому назначению, оговоренному как временное, предшествовала неприятная беседа с начальником штаба, полковником Евдокимовым. Пожилой кадровый военный, поручик старой русской армии, он держал себя с Рональдом сухо, будто не беседовал, а допрашивал:
— Ваша национальность?
— Русский, товарищ полковник.
— Почему же фамилия нерусская?
— Унаследована от дальних предков, давно обрусевших шведов.
— А имя Рональд? Тоже... от дальних предков?
— В деревне Заречье, Ивановской области, прошлым летом я встретил среди крестьянских ребятишек трех Робертов, двух Эдуардов и одного Рональда. Все это — почерпнуто из отрывного календаря Госполитиздата.
— В дни вашего младенчества еще не существовало отрывных календарей Госполитиздата. Для людей русских существовали святцы, в коих ни единого Рональда не обреталось. Стало быть, крестили вас, надо полагать, не по православному а по немецкому обряду... Где сейчас ваши родные?
— Мать эвакуирована в Куйбышев с семьей моей замужней сестры Вики. Супруг ее — старый большевик, видный партработник Тихий Владимир Евсеич[3].
— А ваш отец?
...К этому вопросу Рональд Вальдек готовился с тайным страхом. Признаться? Дескать, осужденный враг народа! Это значило бы тут же вылететь из списков части. А душа-то просится туда, где решается судьба Отчизны!..
— Отец у меня умер. У нас с ним вообще-то было мало общего.
— Почему?
— Он не одобрял моей женитьбы, и мы... мало общались друг с другом...
— А где он умер? Где похоронен?
(Знают они, что ли, правду? Ведь не знают же? Может, про это всех выспрашивают?)
— В Москве. Похоронен на Введенском кладбище.
— Репрессированные родственники у вас есть?
— Не-ет.
Чтобы отвлечь собеседника от этой скользкой стези, Рональд достает старые свои воинские документы, еще из Отдельного батальона связи. Есть там и характеристика (для вступления в партию). Полковник углубился в чтение.
«Был одним из лучших в массовой работе... Отличник боевой и политической подготовки... Руководил батальонной школой партпроса.
Отличился при тушении пожаров, в условиях, приближенных к фронтовым... Премирован м/к ВИНТОВКОЙ... Премирован полным собранием сочинений В.И, Ленина...»
— Почему же остались беспартийным? Почему не возобновили заявление?
— Решил сделать это опять в армии. При очередных сборах. Потому что мне, педагогу, то есть служащему, пройти в гражданских условиях было маловероятно.
— Хорошо. Временно зачислим вас в Первый полк, помначштаба пять, по штабной-шифровальной службе, сокращенно — ПНШ по ШШС...