Я думал, что спасу жизнь князю, заставив его отправиться на фронт. Возглавлял на протяжении долгого времени комитет по мобилизации, он нажил немало врагов. Многие семьи, потерявшие родных, почувствовали себя отмщенными, узнав, что князю придется воевать, как и всем мужчинам. Мой замысел состоял в том, чтобы отвезти его на Волосовский вокзал и запереть там до прибытия московского поезда. Я знал, что в Москве ему ничто не будет угрожать. Князю не в чем было себя упрекнуть, он лишь исполнял свой долг и неукоснительно следовал всевозможным предписаниям Временного правительства. Князь охотно согласился проследовать с нами под конвоем, однако не смог совладать со своим гневом, когда ему сказали, что жена его пока останется в усадьбе под арестом. Он сначала приказал нам, а потом стал умолять освободить ее. На моей памяти это был первый и единственный случай, когда его всем известное хладнокровие изменило ему. Нам пришлось силой выволочь его из учительского домика. По дороге на вокзал он выглядел совершенно убитым. Я сказал ему, что в Москве он будет в безопасности. Но его заботила только судьба жены, и он взял с меня обещание сделать все, что в моих силах, чтобы княгиня смогла как можно скорее приехать к нему в Москву. Он назвал мне имена верных крестьян и батраков, которые, если потребуется, помогли бы мне устроить ей побег. Назвал также своего друга, графа Николая Ловского, которому я должен был затем препоручить княгиню. Я обещал от чистого сердца. В Волосове я передал его с рук на руки начальнику вокзала, и тот запер его в своем кабинете на третьем этаже. «Не забудьте, вы обещали» — это были последние слова, которые он сказал мне. Вокзал охранялся солдатами, и я счел, что князю ничего не грозит.
У Наталии перед глазами стояло искаженное отчаянием лицо Адички, когда его силой тащили прочь от домика учителя. До последнего мгновения он шел, обернувшись к ней и не сводя с нее глаз. Она видела, как он спотыкался о битые бутылки, слышала гогот и насмешки толпы. Что станется с ней, больше ее не волновало. Запрут ее или отпустят — все равно. Она перешагнула грань страха и усталости. Позже Наталия так и не смогла толком рассказать, как все произошло после ухода мужа. Она лишь запомнила, что после полудня за ней пришли, вывели ее из учительского домика и под конвоем препроводили в господский дом. Кроме полудюжины солдат да нескольких крестьянок, молча глядевших, как ее ведут домой, никого больше в парке не было. В прихожую, где поджидала ее Паша, она вошла одна. Паша что-то говорила ей, но Наталия не слушала: урожай слив, запасы муки и сахара — все это были вещи, ничего не значащие.
В столовой для нее было накрыто на обычном месте, и Костя стоял за ее стулом, ожидая, когда барыня соблаговолит сесть. Наталия отказалась есть, сославшись на усталость, но он принялся уговаривать ее. К чему было перечить ему? К чему тратить остаток сил на пустые споры? Наталия подчинилась. Напротив, по другую сторону стола, все так же стоял стул Адички, нелепо пустой. Наталия глянула на картины на стенах: сцены охоты, буколические пейзажи. Все они были на своих местах, висели ровно. На сервировочном столике красовались в серебряной вазе фрукты — настоящие вперемешку с фарфоровыми, фаянсовыми, нефритовыми. Все было цело. Это казалось до того нереальным, что она забыла об обеде.
Костя во второй раз напомнил Наталии, что ей надо поесть. Он как мог старался ее приободрить. Утром он успел переговорить с подпоручиком Вороновым. Тот уже вернулся с Волосовского вокзала, где оставил князя под надежной охраной. Подпоручик был настроен оптимистично: в Москве князь будет в безопасности, а она, Наталия, скоро приедет к нему. Чтобы окончательно ее успокоить, Костя дал ей записку от Козетты Ловской — несколько строк, торопливо нацарапанных на обороте какого-то счета. «Ложись спать пораньше. Завтра мы придем за тобой чуть свет. Ты уедешь первым поездом в Москву, где тебя будет ждать твой муж».
Только после этого Наталия почувствовала, что медленно, постепенно возвращается в реальный мир. Все опять стало настоящим. Она ощутила вкус хлеба, речной рыбы, жареных грибов; увидела угасающий день за окном; услышала свист стрижей. Заметив, что в доме темно, она удивилась вслух. Костя зажег свечи в канделябре и объяснил, что вчерашней ночью толпа разнесла электрогенератор. Наталия ничего на это не сказала. В Байгоре не стало электричества — ну и что с того? Главное — завтра она увидится с Адичкой. И она поблагодарила Костю за его спокойствие и рассудительность. «Дом я оставляю на тебя, — сказала она, вставая. — Я уверена, что так сделал бы мой муж».
В спальне она опять удивилась, на сей раз тому, что постель расстелена, шторы задернуты, на ночном столике стоит графин со свежей водой, а пеньюар и домашние тапочки лежат на своем обычном месте, на пуфе перед туалетным столиком. Бурные события последних суток ничего здесь не коснулись. Наталия сняла туфли на веревочной подошве и легла одетая под одеяло. Теперь, когда она ждала встречи с Адичкой, на нее навалилась усталость. Раздеться, принять ванну или хотя бы умыться было выше ее сил. Она тотчас провалилась в глубокий сон.
Среди ночи Паша без всяких церемоний разбудила Наталию. Властным голосом, чуть запыхавшись, она просила ее поторопиться. Наталия вскочила с кровати. В доме царила непроглядная тьма; выйти из комнаты, миновать коридор и спуститься по главной лестнице оказалось непростым делом. Внизу их поджидал Костя с зажженной свечкой в руке. Рядом с ним стоял совсем молоденький солдат. Он объяснил: «Вам надо сейчас же бежать, сударыня. Переоденьтесь, а утренним поездом уедете в Москву. Вам лучше подождать у Ловских, там безопаснее». Наталия кивала, не задавая вопросов, пока Паша укутывала ее в накидку горничной. «Вас не должны узнать, когда мы выйдем, сударыня. Надвиньте капюшон так, чтобы лица не было видно. У заднего крыльца ждет двуколка. Ваш кучер запряг лошадей. Если бы не он, мы не смогли бы увезти вас. — Он обернулся к Паше: — Если нас остановят и спросят о чем-нибудь, отвечать будете вы». Его решительный и спокойный тон подействовал на Наталию. Она почувствовала в себе готовность следовать за этим солдатом, повиноваться ему, всецело положиться на него. Он был такой молоденький, такой трогательно юный. Сколько ему могло быть лет? Шестнадцать? Семнадцать? Голос у него был еще по-мальчишески ломким.
Следуя за огоньком свечи, они прошли через столовую в кухню. За окном Наталия увидела темные очертания двуколки и силуэт кучера на облучке — он уже держал в руках вожжи. Паша надела такую же накидку, как у нее. Обе женщины пониже надвинули капюшоны, и Костя наконец отворил дверь.
Снаружи все было спокойно. Только огни там и сям говорили о присутствии людей. Но то были костры, у которых грелись крестьяне, а не разрушительное пламя. Видно, заходить в усадьбу никому теперь не возбранялось. Жабы, как всегда в эту летнюю пору, распевали вовсю.
Солдат бесшумно взобрался к кучеру на облучок, Паша села сзади. «Спаси вас Бог», — шепнул Костя, помогая Наталии сесть. Свечу он оставил в кухне, чтобы не привлекать внимания. Однако Наталия отчетливо увидела, как по лицу дворецкого, изборожденному морщинами, текут слезы. «Не убивайся так, — ласково сказала она. — Я скоро вернусь. Вместе с Адичкой». Но ее слова только пуще расстроили старика, и он ушел в кухню, рыдая в голос.