Решительным жестом, но без всякой паники молодая женщина передала девочку-Гортензию няньке и сделала той знак удалиться. Арабка наградила меня ненавидящим взглядом черных глаз и скрылась с ребенком и статуэткой в глубине квартиры. Было слышно, как в двери повернулся ключ.
Но, когда блондинка отдавала малышку и та повернулась в профиль, я успела заметить на ее шейке довольно большую темную родинку.
На безупречно чистой, белоснежной коже Гортензии не было никаких родинок.
Я зарыдала в голос.
– Да чего вы все-таки хотите, мадам? – спросила мать девочки, по-прежнему не теряя самообладания.
Другая на ее месте пришла бы в бешенство, позвала на помощь или просто захлопнула дверь перед моим носом. Хороша же я тогда, наверное, была – вспотевшая, с блуждающим взглядом и растрепанными волосами.
Сохраняя полную достоинства невозмутимость, молодая женщина быстро окинула меня взглядом с головы до ног и вместо того, чтобы поскорее выпроводить, что я бы сделала на ее месте, предложила мне проследовать за ней в гостиную. Подчинившись, я рухнула на диван, полностью разбитая, и принялась бормотать сумбурные извинения.
– Все в порядке, Джемиля! – проговорила она громким голосом через несколько мгновений, когда мои рыдания начали стихать. – Вы можете вернуться с Виргинией и, если вам не трудно, подайте нам чай.
Молодая женщина взяла дочку на колени; ребенок испуганно махал ручонками, и мать принялась его ласкать, чтобы успокоить, и попросила меня рассказать, что произошло, подвинув ко мне чай, принесенный нянькой. Если не считать Изабеллы, я ни в ком еще не видела столько душевной теплоты. Не в состоянии больше сдерживаться, я поведала ей о своем несчастье, говорила больше получаса, и она ни разу меня не прервала.
Рассказ мой не вызвал у нее сомнений: казалось, он живейшим образом ее взволновал, до того, что она взяла мою руку в знак поддержки. Она даже предложила мне дождаться мужа, кажется, адвоката, который, по ее словам, мог дать мне дельный совет. Но я предпочла уйти, потрясенная, умирающая от стыда, и уже сожалела о своей ненужной откровенности. В дверях она меня обняла, протянув визитку с номером телефона и заставила пообещать, что я буду держать ее в курсе и как-нибудь приду в гости. «Меня зовут Таня», – сказала мне она.
Когда дверь лифта закрылась, я услышала, как маленькая Виргиния спросила тонким голоском:
– Что это за дама, почему она плачет?
А мать ответила с нежностью:
– Ах, она очень несчастна, бедняжка.
Визитку я выбросила и никогда больше там не появлялась, не в силах вновь окунуться в эту атмосферу семейного счастья.
С того дня я перестала видеть дочь в каждой встреченной белокурой девочке во время моих прогулок. Полиция уже много недель, а потом и месяцев тщетно пыталась найти Сильвена. Теперь он наверняка находился далеко, возможно, уехал из Парижа или даже страны.
На счастливую случайность я больше не полагалась.
И тем не менее разве не случай свел нас вместе в тот вечер на улице Трюден? Или это было вмешательство судьбы?
Не важно. Главное, я нашла Гортензию. Я себя не обманываю, я твердо знаю. Откуда, скажете, такая уверенность?
Материнский инстинкт – неоспоримая реальность, это нечто, затаившееся в глубине моего существа, мне подсказывало, что моя дочь рядом.
Черты ее – черты лица того ребенка, которого я воспитывала с любовью. Лицо Гортензии – лицо той взрослой девушки, которую я лелеяла в своем воображении, видела во сне, – всегда одно и то же лицо, неизменно.
И потом, еще одна деталь, которую только я могла узнать. В тот момент, когда Гортензия отдавала мне зонтик, на ее лице на долю секунды мелькнула вопросительно-лукавая гримаска, которую я так хорошо знала. Гримаска, которая появлялась у нее всякий раз, когда она протягивала мне куклу и заставляла ее поцеловать.
Это была она, я могла поклясться чем угодно. И будь я проклята, если я снова ошиблась.
11
София
Мне не хотелось больше думать обо всех этих годах, прошедших в поисках и ожидании. И особенно не хотелось признаваться себе, что я уже почти утратила всякую надежду. Разумеется, Гортензия забыла о мимолетном эпизоде с женщиной без возраста, об этой безымянной тени, в которую я превратилась. Но теперь я снова жила.
С аппетитом налегая на десерт, я видела перед собой только Гортензию, мою дочь. В тот вечер я себе ни в чем не отказывала: заказала полный ужин с закуской, горячим блюдом и яблочным крамблом на десерт, который был восхитителен (разве не казалось мне в тот день все по-особенному вкусным?). Обычно я не пью вина, однако тем вечером заказала полбутылки Пойака[12] за целых двенадцать евро.
12
Наименование красных вин, которые производятся в винодельческом регионе Пойак в Медоке (Франция).