«Вдруг мы услыхали голос:
— Куда ты, сынок? Вернись.
Это был отец Страхила.
— Я сказал тебе — не пойду, — настойчиво повторил сын.
Я не спускал с него глаз: хотел видеть, как он перенесет эту тяжелую разлуку с отцом. Однако выражение лица Страхила осталось невозмутимым. Кто знает, может, ему было и нелегко, но он себя ничем не выдал...»
Великий день предстоял Страхилу — тот, в который он стал «бессменным комендантом Баррикад». Эти слова всегда бросают меня в дрожь, но так назвал его один ученик в своем домашнем сочинении...
Странджа, командир отделения, обладал неприметной внешностью: среднего роста, сухощавый, с проницательным взглядом и изможденным лицом. Ему было около тридцати пяти лет. Много пота пролил он в одной пловдивской литейной. Хозяин его был настоящим зверем, и Странджа начал так, как начинали в свое время гайдуки: отомстил за своих товарищей — прибил подлеца.
Жизнь сделала его суровым, но не лишила простосердечности и дружелюбия. Если Бомба в бою бывал горяч, то Странджа отличался хладнокровием, даже бесстрашностью.
Был он и великим поваром и умел из ничего приготовить вкусные блюда. В те годы мы часто повторяли поговорку Странджи: «Будете ходить голодными, но от голода не умрете». За справедливое и доброе сердце его называли Дедушка Боженька. Если б господь бог был таким, я поклонялся бы ему с утра до ночи.
Это страшно, кошмарно: я вспоминаю живого Странджу, и он улыбается мне, и в то же время вижу его голову, одну только голову. Полицейский, стоя на крыле автомобиля, поднял шест с головой в воздух, а трое в грузовике сжимают винтовки, будто собрались стрелять в эту голову. Из-за ограды торчат пять-шесть фуражек, и, вцепившись в сетку ограды, стоит маленький мальчик, по-видимому школьник, оцепеневший при виде головы, которая сама движется из Стрелчи. Фотографировали жандармы — старательно, воодушевленно, на долгую память...
Велко из Смилца был высоким, худущим, сутуловатым, с рябым лицом и ранними морщинами. Наш Гошо тоже был смуглым, но чернота Велко переходила в синеву, особенно, когда он замерзал. Смельчак, он люто ненавидел фашистов. По всем вопросам высказывался прямо, без уверток...
Командиром отделения был и Бойчо, широколицый юноша с полными губами и большими глазами под густыми бровями. Решительный, дисциплинированный, энергичный, он обладал и таким ценным для партизана качеством, как умение ориентироваться в горах, хотя вырос в равнинном крае, в Калоянове. Энтузиаст, каких мало! Был хорошим рассказчиком, правда, немного злоупотреблял тем, что в литературе называется гиперболой. Но беды в том не было: бенковцы знали его и каждый раз одергивали: «Ври, да знай меру!» или «Сколько же тут процентов правды?..»
Если был Папанин на полюсе, то почему ему не быть и у нас на Баррикадах? Позже мне посчастливилось увидеть настоящего. Они были одного роста, оба невысокие, но советский — полный, улыбающийся, а копривштинский — худенький, кудрявый, с воинственным видом. Лицо его становилось торжественным, когда он пел свою любимую: «Мы — молодая гвардия». А наедине, за дружеской беседой, Папанин простецки улыбался. У меня есть его снимок, сделанный в первые дни свободы: юнацкая куртка, плотно сжатые губы, суровый взгляд. Он ушел в подполье десять лет назад и долго скрывался. Потом его схватили и мучили так, что он вскрыл себе вены, однако выжил и провел два года в тюремной «академии». Он славился как хороший охотник и стрелок. О жандармах ему лучше было и не говорить!
Горяч был и другой копривштичанин, внук участника восстания 1876 года, племянник Антона Иванова. Он был молод, хотя и выглядел значительно старше своих лет, но уже принадлежал к числу ветеранов: он давно участвовал в революционном движении, не раз совершал побеги из полицейских участков, имел опыт вооруженной борьбы. Все почти забыли, что первоначальной его кличкой была Бора, и дали ему певучее имя Лебедь. Во время одного ночного похода он шел впереди колонны и вдруг исчез. Его красивого полета никто не видел, но все услышали звучный всплеск воды в водоеме. «Как лебедь полетел!» — с восторгом рассказывал потом Ильо. И Бора навсегда стал Лебедем, может быть как раз потому, что совсем не отличался грациозностью.
Бывают такие истории: сколько их ни повторяй, они сохраняют свою прелесть. К их числу относится следующая. Лебедь вел колонну и, дьявол его знает как, отстал в темноте. Около шести дней скитался он в поисках товарищей. Искали и они его, но напрасно. Когда же они все-таки нашли друг друга, Лебедь невозмутимо или, точнее, с возмущением принялся обвинять своих в том, что они его потеряли: он, мол, был ведущим и надо было идти за ним! Вспоминая этот случай, друзья подшучивают над ним до сих пор. Это уже стало игрой, а он лишь смеется — узколицый, длинношеий, в очках. (Написал я это, а вот сейчас, когда правлю свою рукопись, нет уже Лебедя!)