— А ну-ка, Андро, сходи посмотри! — сказал Ильо.
Веселин рассказывал на ходу: дом был окружен, когда председатель, ничего не подозревая, вышел на середину двора. Двое партизан, просунув дула винтовок в отверстия в воротах, закричали: «Руки вверх!», а он повернулся и скрылся. Я не могу сдержать улыбки — говорили, что это уже пожилой человек. Может быть, дело было в его громких титулах: реквизитор, экзекутор, комиссар по продовольствию?
Выложенная крупным булыжником мостовая привела нас почти к дому реквизитора. Веселин показал: «Здесь!» Высокий каменный забор, чугунные ворота, через щели глубоко во дворе виден дом.
— Пока перелезешь — он тебя десять раз прикончит, — горячился Веселин. «Достаточно будет одного!» — подумал я.
Надо было вступить в переговоры. Я окликнул хозяина, но ответа не последовало.
— Мы знаем, что ты прячешься! — закричал Веселин. Молчание. — Вылезай, а то подожжем!
На лестнице появилась пожилая женщина:
— Сейчас, сейчас! — Но посреди двора она вдруг остановилась: — Люди, зачем вам бай Никола?
— Списки пусть даст, реквизиционные списки!
— А вы его самого не тронете?
— Нет, конечно. Только откройте двери!
Ворота распахнулись, и женщина внезапно бросилась мне на шею. Партизаны подняли было винтовки, но женщина только всхлипывала:
— Ведь вы его не тронете, освободите, сынок, ведь вы обещаете? Прошу вас, сыно-о-ок, он хороший человек, только вот слу-у-ужба такая.
Я чувствовал себя беспомощным, мне было неприятно. Тебя считают убийцей.
— Хватит, не зли нас! Мы — партизаны, слово свое держим! — И я вырвался из ее рук.
Она пошла в дом. Ну и зрелище! Этот человек забрался под печку, только ноги торчали наружу. Она крикнула, что нет ничего страшного, а ему, видно, мерещились дула. Жена боялась, что этим он только разгневает нас... тянула его за ноги, а он отбрыкивался:
— Боже, боженька, где это видано, чтобы жена предала своего мужа!
В конце концов она уговорила его выйти. Мне стало неудобно. Бледный, он весь трясся, чуть было не откусил себе язык. Жена хотела обнять его на прощание, но он отпрянул, пробормотав что-то вроде «Сгинь, иуда!».
Через безлюдную сейчас площадь громыхает телега. Караджа стегает лошадей и весело кричит; он выпрямился во весь рост, расставил ноги, лишь услышав свист пуль, приседает на миг, как будто тонкие борта телеги могут его защитить. Можно подумать, что Караджа катается в свое удовольствие, а выстрелы эти гремят в честь свадьбы. Но нет — он возит хлеб из пекарни, где его, на удивление копривштицкому населению, месит и печет Мустафа. Пули самые настоящие. Караджа оборачивается и одной рукой стреляет из карабина.
Стрельбу подняли братья Гавриловы. Их дом за рекой был настоящей крепостью, они вели огонь из окон второго этажа. Пять-шесть партизан постреливали время от времени из-за каменного склепа. Их пули срезали ветви деревьев перед зданием общинного управления, осыпали сахарный снег. Мы были злы. Вихрь метался, как куница, из укрытия в укрытие, с белым лицом и сжатыми губами, со сверкающими светлыми глазами. Не знаю, кто его так окрестил, но сказано было действительно метко. Вихрь и в самом деле был вихревым.
Только Максим стоял так, будто не происходит ничего особенного, и отдавал распоряжения. И в самом деле ничего из ряда вон выходящего не произошло, но мы уже жаждали боя, нас пьянило возбуждение, некоторые были готовы броситься на штурм, но Максим сдерживал всех: «Подождите, не видите разве, они всем расколят голову, как тыкву!»
— Подожжем-ка этих гадов!
Командир помолчал, посмотрел, не пострадают ли соседские постройки.
«Умен», — подумал я и сказал:
— Ну что ж, подожжем.
Но не подожгли. Мы узнали, что в доме находится эвакуированная из Софии женщина, которая в это утро родила.
— Раз она у них, значит, сама такая же гадина! — прокричал один юнец.
— Постыдись, — коротко прервал его Максим. — Им не уйти! Делайте свое дело, только будьте осторожны...
И братья Гавриловы действительно не ушли. Но все-таки тогда мы испытали какое-то чувство обиды: нас целый отряд, шестьдесят винтовок, а с двумя негодяями справились не сразу. Страх руководил ими, или же эти корчмари были храбры, потому что убеждены в своей правоте?
Потом мы были довольны, что нам удалось сдержать ярость, которую они у нас вызывали, и не дали погибнуть только что родившемуся человеку. А ведь у врагов существовала другая точка зрения: «Что, например, делать, если партизаны забаррикадировались в доме, в котором есть женщины и дети? Можно поджечь дом или нет? Если его подожжешь, сгорят и невиновные. В таких случаях вопросов быть не должно! Нужно поджигать!» (из стенограммы указаний Гитлера по борьбе с партизанами).