Те молчали. Городской голова белее снега. Не знаю, понимал ли он, что происходит вокруг. Его синие губы растрескались, и он, измазанный кровью, производил неприятное впечатление.
Но Рашков... Тот смотрел исподлобья, смуглый, непреклонный. «И все-таки страшно тебе, страшно!» Я видел, как он вздрагивал при каждом громком звуке, но старался сдерживать себя.
Вот подошли и копривштичане.
— Одевайтесь! — коротко приказал Максим, с упреком поглядев на бойцов: поторопились, дескать.
Городской голова вытянул шею, в глазах его появилась тень надежды: может быть...
Нет, не может быть! Тропинка, которой шел отряд, вела по холму... Эти двое встали, подогнув колени, повернулись к нам спиной — противно было смотреть в их безумные глаза. И пусть они не видят дула винтовок, пусть им будет такая поблажка! В светлом просторе выстрелы прогремели мягко, будто стреляли из детских пугачей. Раздалось «ккххы», только короткое «ккххы» — и оба мгновенно упали. На чистом снегу осталось красное пятно...
Поднявшись немного повыше в горы, мы присели.
— Я говорил и сейчас скажу: мы поступаем по-христиански, — сжимает губы Брайко. — Они и боли не успевают почувствовать. А нам и тело, и душу нашу на кусочки режут.
Какой-то миг — мне кажется, длится он очень долго, — мы молчим, потом начинается спор. Все думали об этом, и что-то нас раздражало. Совсем иное дело — свалить врага в бою.
— Надо было их выпотрошить и развесить кишки и внутренности по букам, чтобы другим гадам, когда поползут на нас, было неповадно, — горячился один юноша.
— Что ты порешь?
— Я ведь так говорю потому, что они мне кожу с задницы спустили!
— «Мертвый — не враг»[134], — сказал я, хотя в душе был согласен с ним.
Никто мне не ответил. Возможно, товарищей сдерживал авторитет Димчо, возможно, они просто не сразу нашлись, как мне возразить. Богдана, школьника, я вижу сейчас как бы в двух проекциях: вот он идет по Копривиштице, широкое, с острым подбородком лицо, светящиеся глаза. Он радостно приветствует своих знакомых, а потом бежит за отрядом, бледный, задыхающийся, его мучают тесные ботинки. Так вот, этот Богдан, испытывая злобу и в то же время не желая меня обидеть, сказал:
— Андро, так ведь то мертвый. А перед тем как их расстреляли, они были, можно сказать, живыми...
— Я понимаю так, — прерывает его кто-то, — одного изрубишь, как капусту, — другие бояться будут!
— Это было бы можно, будь мы фашисты, — замечает в ответ Ильо.
«Анатомический институт, Медицинская академия, Данциг, 15 февраля 1944 года. Дельбрюк-аллея, 76. Директор — профессор доктор Шпанер. Производство мыла из жировых отходов. 10—12 фунтов жира, 10 литров воды, 1 килограмм натронового раствора для производства твердого мыла или 1 килограмм окиси калия для жидкого мыла и горсть соды. Варить в котле три часа...» Это рецепт производства мыла из человеческого жира, разработанный как раз перед тем, как мы вели наш разговор под Бунаей. Мы этого не знали и не поверили бы, что такое возможно, а профессор доктор Шпанер разработал и технологию обработки человеческой кожи, взятой у узников концлагерей. Но мы знали самое главное: действовать, как фашисты, мы не можем.
Голосования не было, каждый принимал решение сам. Гнев ребят и в самом деле был справедлив, это был и мой гнев. Враги издеваются вовсю, а нам нельзя. Мы не могли! (Даже если бы нам это и разрешили, никто не стал бы развешивать кишки и внутренности по букам. Мы не взяли у приговоренных ни обуви, ни одежды, ни даже часов, хотя они очень были нам нужны.) Уничтожай врага, преодолевай его сопротивление — это все. Садизм — это бессилие. Он унижает человека...
В горячке спора никто из бойцов даже не присел отдохнуть. Да и на ветках, покрытых снегом, долго не усидишь: холодно.
Мне-то было хорошо, у меня была островерхая овечья шапка, она чудесно согревала голову, а когда мы останавливались, я садился на нее; дождь, грязь, снег — не страшно! «Царь, — кричали мне, — и с короной, почему только ты надеваешь ее на зад?»
Мы перекусили хамсой и начали подъем. Нужно ли рассказывать чего нам стоила эта закуска? Если бы не было снега, мы выпили бы, пожалуй, все реки Средне Горы. Ей-богу, будь с нами тогда такие поборники бдительности, какие появились позже, возникло бы подозрение в попытке отравить отряд. Запомнили мы эту хамсу.
Но Копривштица продолжала пьянить нас, и не меркли синие очи этого мартовского дня.
К ОПЕРАТИВНЫМ ПРОСТОРАМ ВЕСНЫ
Смеркалось рано. Все небо казалось сплошным плотным облаком. Оно повисло прямо над головой, и из него валил снег — липкие заячьи хвостики. Это было хорошо: снег скрывал наши следы, но настроение у нас ухудшилось.