— От кашля и кила бывает — и губит мужчину окончательно, — усмехнулся Таха. — Отменная у нас тут кила получилась.
— Как бы ни было, — сказал Али, с трудом вставая на ноги, — а надо до темноты похоронить убитых. Второй день лежат. Тебе, Таха, как сыну и хранителю тела, надлежит прочесть над ними погребальную молитву.
— Нет, — сказал Таха. — Не стану я теперь творить над отцом похоронный обряд. Раньше я ильхана похороню.
— Но могилу копать надо, — сказал Али. — Нельзя же их бросить без погребения.
Кетменями, найденными у жилья, они выкопали две могилы. Ногами к югу положили в землю кази, и Мак-Грегор, спустясь в яму, повернул лицо его в сторону Мекки. Затем Али, коснувшись руками своих ушных мочек, произнес: «Алла акбар», — и могилу засыпали землей и камнями. В другой яме точно так же погребли Затко. Могил ничем обозначать не стали; Али проговорил и над Затко свое «Бог велик». Но Таха не захотел прочесть ни слова из традиционных такбиров.
Пошли обратно в поселок, поддерживая, почти неся Али, и Мак-Грегор сказал Тахе:
— Ты волен делать потом что хочешь, но завтра мы направимся к Котуру и по пути заберем с собой всех, кого только сможем. И проведем операцию так, как и было намечено.
— Но это глупо, дядя Айвор, — сказал Таха.
— Допустим. Однако лучше упорствовать глупо, чем покорствовать глупо.
— Но бессмысленно ведь. Попусту и зря.
— И тем не менее...
Глава тридцать восьмая
Продолжая так спорить, они прошли с десяток окрестных горных деревень. Мак-Грегор пытался вербовать бойцов, а Таха молча слушал, как Мак-Грегор убеждает оборванных пастухов, стригальщиков и косарей, что дать отпор ильхану — в их кровных интересах.
— Ты прав, — кивали они, — ей-богу, прав.
Но ведь кази погиб, говорили они, и с ним погибла надежда. Разве не видит этого Мак-Грегор? Разве не видит, что повторяется трагедия сорок седьмого года? Что курдское движение опять сокрушено? Что остается лишь начать все по-новому и с самого начала?
— Ничего вы не сможете начать, если ильхан получит это оружие, — возражал Мак-Грегор старику, род и племя которого обитали частью на турецкой, частью на иранской территории. — Чужеземцы вобьют ильхана в вас, как гвоздь.
— Что поделать, — отвечал старик. — Без чужеземцев никогда у нас не обходилось.
— Теперь они вас на сто лет закабалят, — воскликнул Мак-Грегор.
Но, как и большинство других до него, старик только вскинул руки в смятении и со слезами сказал:
— Бог милостив.
Высоко над пастушьей деревушкой, полулежа на холодном горном скате, они ужинали мясом из двухкилограммовой жестянки, купленной у овчара (а тот, скорей всего, стянул ее из армейского грузовика).
— Зря только тратите время, — говорил Таха, поеживаясь. — Вы их не проймете английскими парламентскими доводами. Что им эти доводы?
Мак-Грегор встал, чтобы размять окоченевшие ноги.
— А чем их проймешь?
— Ничем.
— Так что же нужно?
— Нужно мне убить ильхана. А затем оставим козопасам эти горы и начнем заново на улицах городов.
— Тем, что убьешь ильхана, ты не остановишь доставку оружия.
— А вы можете ее остановить?
— Вижу, что не могу. Людей Затко и тех не соберешь.
— Так перестаньте топать и садитесь, и я вам докажу, что мне остается одно — убить ильхана.
— Что ж, — сказал Мак-Грегор, садясь на корточки и кутаясь в куртку, — если докажешь, то я — рюкзак за плечи и пойду с тобой.
— Беда в том, что вы все еще нас не понимаете, — сказал Таха, укрывая ему колени лоскутом овчины. — У вас английский парламентарно-джентльменский образ мышления. А здесь требуется глядеть на вещи нашими, а не английскими глазами.
— Я тридцать лет стараюсь глядеть вашими глазами.
— Ну, так взгляните на теперешнюю обстановку. Мы обезглавлены, у нас ни оружия, ни денег, ни сочувствия извне. Кому мы нужны — отсталый, раздираемый сварами, смуглокожий народ?
— Перестань, ради аллаха.
— Я говорю, что есть. Так стоит ли вам огорчаться из-за того, что нам приходится убить одного хана? А что прикажете нам делать, дядя Айвор? Как нам противостоять чужеземцам и чужеземному оружию? Прикажете заботиться о том, что подумают ваши милые воскресно-благонравные англичанки в шляпках, когда раскроют свои утренние газеты и прочтут, что мы убили человека? А скольких убивают они, пока едят за завтраком свою яичницу с беконом?