Это потом. А пока что курится дорога, бушует карнавал и далеко белеет Илонка над морем черных широкополых шляп. Плывет, как чайка, как ясная мечта, которую поднял и несет над собою взвихренный лес темных, узловатых, натруженных рук. Небо над ней сказочно-голубое. Илонке далеко видно; ей, счастливой, кажется, будто она плывет по воздуху, летит… Над кружевом плантаций, над желтым жнивьем, над разбитыми немецкими танками, что еще кое-где одиноко торчат на полях… Далеко слева темнеет могучая гора в пятнах кустарников. Взобраться б на ее вершину!
Илонка ищет глазами Лукича и лейтенанта. Они тоже шагают в этом торжественном походе — не могли же они отказаться, если их просили всем селом!
— Лейтенант! Иди сюда!
Илонка машет коменданту своей кружкой, приглашает выпить. Ведь он еще совсем трезвый!
— Иди, пожалуйста! Выпей — до дна!
Лейтенант идет далеко в людской толпе, но Илонке кажется, что он совсем рядом, вот здесь. Никогда раньше она не чувствовала себя с ним так просто и естественно. Он что-то весело отвечает Илонке через головы; за сплошным шумом ей ничего не слышно, но у нее остается такое впечатление, будто между ними произошел чудесный разговор, стоящий всех других разговоров, к каким она стремилась и какие не могли состояться раньше. Лейтенант как бы неожиданно открыл девочке сразу все свои тайны, и то удивительное, героическое, что рассказывал о нем Лукич. Илонка теперь могла бы, кажется, сама объяснить и даже дополнить.
Жаль, что нет до сих пор Лошакова! Он должен быть здесь, как и все. Он имеет полное право на сегодняшний праздник. Кто, как не сержант, был защитником этих густых виноградников, принесших людям столько утех и радостей! Ночами, когда весь Сент-Иштван укладывался спать, Лошаков с Лукичом, вооружившись автоматами, выступали в свои ночные обходы, следя, чтобы никакой враг не забрался на плантации, чтобы никто не нарушил покой мирных жилищ. Мама не раз говорила Илонке, гася лампу: «Спи, доченька, не бойся ничего… — и в темноте, кивнув в сторону окна, добавляла: — Там Лошаков и Лукич…»
На них можно было положиться. Это они шли здесь ранней весной с большими боями, храбро встречая фашистские танки, освобождая село за селом от ненавистных швабов.
— Илонка, зачерпни нам, хотим пить!..
Девчата и молодицы, растрепанные и горячие после танца, окружают воз, требуют своего. Их лица пышут здоровьем, лоснятся от пота. Илонка вместе с подругами-виночерпиями быстро наполняет кружки золотистым напитком.
— Сервус![5]
Недопитое вино девушки выплескивают высоко вверх.
— Илонка! — вытирая губы, весело говорит одна из молодиц. — Где Лошаков?
— Он нам помогал собирать виноград и возить снопы, — полушутя добавляет другая. — Мы ему обещали могарыч!
Шутки, смех, лукавые огоньки черных глаз…
В самом деле, где же он?
А он в это время уже недалеко. Мчится навстречу карнавалу по пустынной дорожке, между бескрайными виноградниками, везет из городской комендатуры важные вести… Ласточки сопровождают его, на лету заигрывая с ним. Белое сентябрьское солнце мигает и мигает, запутавшись двумя сверкающими клубками в спицах велосипеда.
Вдруг сержанта больно стукнуло в ногу, ниже колена. И сразу же на виноградниках послышался легкий выстрел. Ударил и замер. Сгоряча Лошаков проехал несколько метров, но заметил, что из пробитого голенища сочится кровь. Бросил машину, снял автомат, выпрямился, превозмогая боль. Не видно никого. Разогретая, вялая тишина, знойный воздух, таинственная клубящаяся зелень бескрайных виноградников. И вдруг опять выстрел. Пуля тонко просвистела у самого уха. Лошаков инстинктивно пригнулся, тяжело выругался: успел заметить, как неподалеку, за кустом, взвился дымок. Старательно прицелившись, Лошаков с колена послал в этом направлении короткую автоматную очередь.
Одним из первых услышал выстрелы лейтенант. Его натренированный слух все время был как бы настроен на такие звуки.
— Внимание!
Вечирко решительно взмахнул рукой — и музыка стихла.
Зловещая тень пробежала по лицам ошеломленных участников карнавала. Все остановились, примолкли. Кто стреляет? Почему?
Лейтенант и Лукич, очутившись сразу впереди других, стояли некоторое время, прислушиваясь, сурово осматривая местность. Илонка замерла на бочке с кружкой в руках, не осмеливаясь в эту минуту надоедать разговорами своим комендантам: такие они стали сразу серьезные, сосредоточенные, неприступные.