Они с медсестрой соседи. Почитай, даже родня. Не здесь, конечно, а дома, в деревне. Эржи добрая, жалостливая. А в таком месте, как больница, родня — дело большое, это уж точно. Она сейчас придет, нечего волноваться. И придумает что-нибудь. Обязательно.
После бесконечного, как показалось Подростку, ожидания в комнате появилась молоденькая сестричка. Больной с трудом встал и, позвав ее в коридор, о чем-то с ней зашептался.
Усталый и обессиленный, Подросток сидел как в дурмане, и, хотя говорили они недолго, он весь будто одеревенел.
Наконец заглянула сестра и махнула ему рукой. Он покорно последовал за ней. А парень, придерживаясь рукой за стену, поплелся к своей палате.
Медсестра крепко взяла Подростка за руку и повела в противоположную от холла сторону — значит, Отца там уже нет, значит, он все-таки не в двенадцатой. В самом деле, откуда уборщице знать, да и больным тоже — они даже фамилии Отца не слышали.
Мимо мелькали двери, на них — номера, таблички.
Но вот сестра остановилась и постучала. В ответ что-то пробормотали. Она обхватила лицо Подростка руками и, ласково улыбаясь, сказала:
— Побудь здесь. Если кто спросит, скажешь, что ждешь сестру Эржи. Договорились?
Подросток кивнул, и она исчезла.
Коридор тем временем оживился, мимо проходили врачи, прогуливались больные, но к Подростку никто не подходил. Заметив его, они бросали короткие взгляды на дверь и шли дальше. Только тут обратил он внимание, что на блестящей эмалевой табличке вместо номера стояла фамилия. Его опять одолел страх.
Сестра вернулась, знаком велела ему зайти, сама же, шурша крахмальным халатом, исчезла.
Помещение, куда он вошел, было такое же маленькое, как и комната медсестер, только еще более загроможденное.
В огромном кресле сидел пожилой врач.
— Садись, — качнувшись вперед, показал он на кресло поменьше.
Подросток замер, он словно окаменел… Страшился он не возможного наказания, не того, что о походе в больницу (и прогулянных уроках) станет известно Матери, — то был страх, какого он прежде никогда не испытывал, страх, доходивший до смутного леденящего ужаса. Отца в этой комнате он не искал, ни единого взгляда не бросил по сторонам. Он стоял немо и беззащитно.
Мужчина поднялся и силком подвел его к круглому столику.
— Вот так, — довольным голосом сказал он, усадив Подростка в кресло. И сел сам. — Мы знакомы? — спросил он, беря сигарету.
Подросток покачал головой.
— Ну да, не знакомы, — сказал врач, — но я все же знаю, кто ты, — доверительно улыбнулся он. — А кто я, ты, наверно, догадываешься… — Мужчина выжидающе посмотрел на Подростка и замолчал. Быстро чиркнув спичкой, он прикурил и, затянувшись, долго разглядывал пепел на кончике сигареты.
Подросток, уныло опустив плечи, подавленно следил за врачом, за ничего не выражающим взглядом его привычно отведенных глаз и чувствовал, как в груди зарождался и стремительно нарастал странный и незнакомый холод. Он вперился взглядом в полированный столик, поверхность которого казалась застывшим озерцом. Все другие предметы качались и плыли у него перед глазами.
Врач, видя, как побледнел Подросток, с неожиданным для своих габаритов проворством плеснул в стакан воды и, перегнувшись через столик, дал ему выпить.
Тот медленно пришел в себя и открыл глаза.
— Это был он?
— Да, он, — ответил врач.
Подросток ухватился за подлокотники кресла. Хотя голова уже перестала кружиться, он ничего перед собою не видел. Голос мужчины, терпеливый и ровный, точно окутывал его нежной и мягкой, успокаивающей тканью, которая так плотно спеленала его дрожащее тело, что трудно было дышать. Слова постепенно складывались во фразы — умные, твердые, исполненные достоинства.
Разве возможно, что Отец — лишь муравьишка в большом муравейнике? Если это так, тогда возможно все что угодно.
— Да, он таскал былинки чуть покрупнее, чем таскали другие, был чуть быстрее на ногу и чаще оборачивался со своей ношей. Только и всего. Но природа не любит, когда нарушают ее порядки, и мстит, это закономерно, — мужчина старался говорить как можно мягче, приглушая шипящие, — да, сердце совсем изношено… в таком молодом возрасте… а размножение эпителиальных клеток — это не шутка… нет, нет.
Врач первым вышел из кабинета и жестом разогнал любопытных по палатам. Они вместе направились в двенадцатую. Подросток, несмотря на подавленность, шагал неожиданно твердо, а мужчина, могучий и телом, и духом, с трудом переставлял ноги.
В конуре Шефа даже воздух совсем не такой, как в мастерской, или в гараже, или на задворках у душевых, — к запахам мастерской здесь добавляется какой-то еще терпкий, застоявшийся, непонятный запах, и все перемешивается, так что, входя, человек нерешительно останавливается на пороге.