Мать посмотрела на него ледяным взглядом.
— Оставь меня, — сказала она.
— Ну конечно, — он решительно взялся за ручку двери, — оставь тебя, оставим друг друга, знаю. Не будем друг другу надоедать. Ты хочешь быть воплощением траура, ходячим воспоминанием, а я… мне лучше помалкивать, мне уж теперь и рта нельзя открыть.
Мать с досадой зажмурилась.
— Иди к себе, — устало сказала она. — Ну, ступай.
Подросток пристыженно опустил голову.
— Ты даже не представляешь… не представляешь… — забормотал он.
Но Мать резко отвернулась и стала расставлять по местам баночки со специями. Он раздраженно следил за проворными движениями ее рук и острых, подвижных плеч.
— Ты хотела устроить, чтобы я не увидел его, чтобы не смог попрощаться, — хрипло, со злостью сказал он. — Думаешь, я забуду его? Никогда.
Мать даже не обернулась.
— Выйди вон, только быстро, — проговорила она ровным, бесстрастным голосом, глядя прямо перед собой в открытый кухонный шкаф. — Вон отсюда. — И, не слыша скрипа кухонной двери, добавила, уже крича: — Ты что, не понял? Убирайся! Марш в комнату!
И снова он окунулся в привычное течение часов и дней, которое понесло его в своем русле, внушая обманчивую уверенность.
Теперь, пробираясь домой переулками, застроенными вкривь и вкось неказистыми домишками, далеко обходя центральные улицы городка, чтобы не встретить знакомых, бывших своих одноклассников, теперь-то Подросток знает, как он обманывался. Рамки, в которых живет человек, в один прекрасный момент могут раздвинуться, и мир, его маленький, отмеренный от сих до сих, мирок, развалится на куски, если под рукой — ничего, чем хоть как-то можно было бы склеить его, скрепить.
У последнего поворота из-за голых кустов на тротуар вдруг выныривают трое учеников и преграждают Подростку дорогу.
Он резко останавливается. Расстояние между ними — шагов пять, а может, и меньше.
И так каждый вечер.
Они подкарауливают его по дороге домой, притаившись за деревом или в подворотне, и появляются всякий раз неожиданно, всякий раз в новом месте.
Шишак, каланчой возвышающийся над остальными, грузно покачивается, подражая Шефу. Только наигранные движения Шишака чуть энергичней, в них больше живости и одновременно — угрозы. Его небрежная развязность лишь видимость, в этом Подросток не сомневается.
Тихоня присоединился к Шишаку из стадного страха, а Гном, вероятно, в надежде на развлечение.
Незаметно выдвинув ногу, Шишак подается вперед. Подросток усилием воли удерживает себя на месте и вглядывается в размытые очертания обращенного к нему лица. Что Шишак готовится к прыжку, он не видит, но чувствует это по нарастающему напряжению и инстинктивно отдергивает голову. Шишак тычет кулаком в пустоту. Двое других, улюлюкая, топают ногами. Подросток, рванувшись сквозь кусты, скатывается в канаву и выбирается на дорогу. Троица снова выстраивается в ряд, лицом к мостовой. Подросток, очертя голову, огромными прыжками пускается наутек. Дом уже совсем близко, и сегодня они ему больше не встретятся. «Больше не встретятся, — задыхаясь, успокаивает он себя, — больше не встретятся, больше не встретятся».
В прихожей он переводит дух, чувствуя себя в безопасности, но безопасность эта непрочная и ненадежная — еще не известно, что ждет его в глубине квартиры.
В комнатах света не видно, похоже, он дома один. Подросток щеткой и мокрой губкой очищает пальто от предательских пятен и наконец успокаивается. Мать еще не пришла с работы, опять сверхурочные? А может, и нет. С недавних пор он ни в чем не уверен.
Легкая Стопа, как окрестил он мужчину, в первый раз зашел к ним на несколько минут, чтобы выразить соболезнование — так же, как многие другие. В те дни, после смерти Отца, лицо Матери было искажено до неузнаваемости и напоминало раздавленную головку мясистого цветка. Одурманенная снотворным, она тупо бродила по квартире.
Вскоре Легкая Стопа объявился снова. Матери дали отпуск и путевку в санаторий, и он с готовностью взялся присмотреть за Подростком — дескать, парень большой уж, хлопот с ним особых не будет. Общались они больше по телефону, но однажды вечером Легкая Стопа пришел к нему в гости, и они вместе жарили яичницу и пили чай.
Мужчина вскользь упомянул о своей жене, которую потерял вместе с новорожденной дочкой несколько лет назад — говорил он об этом спокойно, без вздохов и чувствительных пауз, как раз когда готовили яичницу. Так что он, мол, Подростку рад, есть хоть о ком позаботиться… К тому же Мать и слышать не хотела, чтобы кто-нибудь из женщин, ее коллег, опекал сына. Все замужние, сами матери — и без того хватает забот. Или девчонки незрелые.