С этим он снова исчезает.
Пошел уже третий месяц, а Подросток все еще не различает, когда Шеф говорит серьезно, когда глумится. Похоже, он только и делает, что глумится. Его насмешки как острые, разящие на лету кинжалы. Шеф бросает их всегда неожиданно, будто фокусник. Минуту-другую они держат учеников в паническом страхе, и вот уже повисают в воздухе как безобидные, аляповатые бумажные цветки, но случается, что один из кинжалов — иной раз спустя дни — попадает вдруг прямо в цель. Угадать направление их полета, хотя бы приблизительно, просто невозможно, в воздух то и дело взмывают новые снопы клинков, сверкающих непонятно на каком расстоянии, недосягаемых и подвластных только старику, ему одному. Да, Шеф силен, ничего не скажешь…
Спортивный автомобиль почти новенький, на спидометре всего две тысячи километров. Нужно проверить его, залить масло — занятие в самом деле приятное. Да и Мастер из всех ремонтников самый хороший. Единственный в мастерской, у кого нет прозвища. Он Мастер — иначе его не называют.
Тем троим работа досталась грязная. Даже для Шишака, который в учениках третий год, не было сделано исключения.
В дела Шефа взрослые не вмешиваются. Правда, иногда они красноречиво переглядываются, но помалкивают. Мастерская готовит хороших специалистов, ребята дисциплинированные, не то что в других местах, и на экзаменах по специальности завалов еще не случалось — к чему тут придраться?
Спортивный автомобиль сверкает красной эмалью, на кузове ни царапинки. Все узлы хорошо просматриваются, и Мастер только кивает, показывая, что делать. Вообще он человек молчаливый, теплый взгляд его карих глаз внушает уверенность. Склонившись над капотом, Мастер глубоко запускает руки в масляное нутро мотора.
— Послушай, Амбруш, — вполголоса говорит он.
— Ну?
— Что… старик с тобой всегда на «вы»?
— Со мной-то? — удивляется Подросток.
— Ну да, с тобой?
— Постойте, постойте… — задумывается он. — Вроде бы поначалу… да, поначалу он мне «ты» говорил.
— Хм. — Мастер качает головой и откашливается, собираясь что-то сказать, но так и не решается.
Ворот трикотажной рубашки вдруг делается Подростку тесным, у него замирает дыхание, он явно сконфужен.
— Да и теперь иногда… — нерешительно говорит он. — Когда как. То «ты», то «вы»… я и внимания-то не обращаю…
Мастер, не поднимая головы, ковыряется в моторе. Подросток разглядывает в профиль его склоненное лицо, резкие черты которого вроде бы чуть разгладились, смягчились. Но взгляд прищуренных глаз застыл. Мастер работает на ощупь, не смотря под руки.
— М-да, — бормочет он наконец и, не разгибаясь, вытирает замасленные руки о штаны.
— А что, это плохо? — испуганно спрашивает Подросток. — Скажите, пожалуйста… это плохо?
Мастер, хмыкая про себя, еще раз оглядывает мотор. Дефектов в нем он не обнаружил.
— Да не то чтобы плохо…
— Так что же? — Подросток теряет терпение.
Мастер поднимает на него глаза. Видно, что он не сердится, скорее обеспокоен.
— Другим-то он «тыкает», — пожимая плечами, говорит Мастер. — Даже Шишаку. Если мне слух не изменяет.
Лицо Подростка заливает краска, щеки горят.
— Да ведь я… я вовсе…
— Знаю, знаю, сынок, — сочувственно говорит Мастер. — Ты тут ни при чем, можешь не объяснять.
— А как же…
— Что как же?
Подросток молчит.
— Может, сказать ему? — немного погодя спрашивает он. — Если его попросить, то, может… — и снова умолкает.
Мастер в задумчивости сдвигает кепку на затылок.
— Зря я затеял с тобой разговор этот, зря. В общем… не лезь к нему с этим, его дело. Ты только не вздумай рыпаться. — И он, теперь уже по-настоящему, берется за работу. Правда, чуть позже еще добавляет: — Я думал, может, такой уговор. Из-за отца твоего….
Подросток машинально подхватывает детали, ощупывает их, скользя отсутствующим взглядом по кулачкам, пазам и изгибам. Протирает обтянутые искусственной кожей сиденья, обивку салона, хромированные части, стекло. Он весь покрывается холодной испариной, которая превращается в липкий пот. Не замечая встревоженных взглядов Мастера, он то решительно вздергивает подбородок, собираясь заговорить, то растерянно опускает голову, не находя нужных слов, чтобы выразить все, что творится на душе.