— Адольфина во многом мне помогает. Я прямо отдыхаю, когда она здесь.
Она малышей, своих дядьев, нянчит. Смешно, а что я сделаю, если последний, Мончо, у меня лет в сорок родился. Повезло этому сосунку, баловень всей семьи.
ПОЛОВИНА ВТОРОГО
Каждый раз, когда Хосе про это рассказывает, я умираю от смеха. За грехи бог его наказал. А он и не отпирается. Даже совсем наоборот. Когда у него настроение хорошее, он и мне, и внукам, и малым детям все повторяет и повторяет: «Ну, так вот как у меня о этой теткой вышло». И опять то же самое. Остановить его невозможно.
«Значит, отправился я за чернобыльником, потому что у Марии Пии, которой в то время девять лет было, живот заболел. Зашел к бабушке моей и попросил лошадь, которую Каньяфистолой звали.
— А зачем тебе, парень? — спросила она.
— Девочка заболела, к речке надо съездить за чернобыльником.
— Не успеешь дотемна, — сказали дед с бабкой, — ну да бери. Вот тут тебе что под себя подостлать, а вот уздечка.
Часов пять вечера было уже, темнело. В четыре работу все заканчивают — и домой. А тем более небезопасно было тогда, после расправ тридцать второго года. Отправился я, чудак, на речку. За кофейные деревья в туман опускалось солнце. Холод до костей пробирал. На безлюдной дорожке у реки любого куста пугаешься. А тут вижу — девица на камне. И чем ближе подъезжаю, тем лучше различаю, что не просто девица, а красавица. Волосы длинные, платье на ней цветастое, но довольно грязное. «Интересно, кто ее оставил одну?» — подумалось мне. А когда я подъехал и спросил, чем могу помочь, то успел заметить, что груди у нее подрагивают. И ясно мне стало, что без лифчика она. При каждом ударе сердца на платье у нее появлялась волнистая складочка вроде тех, которые на дюнах с мелким песочком или в лужах под лунным светом увидеть можно. Ну как тут не разволноваться вконец?! Бедра у нее словно кувшин с холодной водой. На щеках ямочки, хоть шарики в них закатывай. Взгляд мягкий, бархатистый, а глаза горят, как у змеи. Уставился я на нее, рассматриваю глаза, бедра. Ямочки у нее со щек не сходят — все улыбается она и улыбается.
Сами понимаете, не повстречай я ее, разве мог бы такое придумать?
Ну, значит, говорю я ей:
— Почему на камне сидите? Он, должно быть, горячий, можно и обжечься.
А она мне:
— А вот и нет, этот камень прохладный, сидеть на нем хорошо. Плохо только, что одна я здесь.
Тогда я ей и говорю:
— Если я по вашему желанию могу что-нибудь полезное для вас сделать, стало быть, вы не будете в одиночестве.
Признаюсь откровенно, я весь пятнами пошел. Куда и осторожность делась, когда она пожаловалась, что одна сидит?! Да и как мне было голову не потерять, молодой был, ретивый, как жеребенок.
— Я, любовь моя, так говорю для твоего же блага. — Только вспомню, так волосы дыбом и встают.
Начинаю улещать незнакомку и совсем внимания не обращаю на то, что сумерки сгущаются, темнота окутывает притихшую кофейную плантацию.
Спрашиваю:
— Что же вы делаете одна-одинешенька в этих местах?
А девушка отвечает мне, что не одна она здесь. Огляделся я вокруг, никого поблизости не оказалось. А она говорит:
— Вы же со мной.
Сердце у меня еще чаще забилось.
— Значит, мы здесь совсем одни?
— Ну да, — отвечает она.
Тут я решил взять быка за рога. Говорю ей:
— Если со мной на речку за чернобыльником поедете, потом куда захотите доставлю. — Но голос у меня дрожал от волнения, внутри будто все оборвалось. Сердце было готово из груди выскочить только от одного вида ее талии. — Ну так садитесь, — говорю.
Помог я ей подняться, усадил впереди себя и, крепко прижав, чтобы не свалилась, говорю:
— Не беспокойтесь, я вас крепко держать буду, чтобы не упали на скаку. — А никто скакать и не собирался. Это я так просто сказал, схитрил, чтобы попользоваться случаем.
— Я поеду с вами, а потом кое-что скажу, — прошептала она.
— Не беспокойтесь, довезу, куда только душа ваша пожелает. Все сделаю, что ни прикажете.
Даже про болезнь Марии Пии забыл. А самое плохое, что начал врать я ей, чтобы она ревновать не стала. Зеленый еще был.
— Чернобыльник для соседки моей. У нее живот вдруг схватило.
Может, потому что молодой был, вот хвост и распушил. Мне показалось, что на всем белом свете я единственный создан для этой женщины. А еще хуже было то, что она мне все о цветах, вдоль дороги растущих, да о всякой рыбной мелюзге в реке начала рассказывать.
Я и спрашиваю тогда ее:
— А пепески вам нравятся?
— Нет, не нравятся, — отвечает она.