Крестьянин-проводник сказал: «Пойдемте, но без шума». Я увидел, что он направляется в сторону малодоступных гор, и тогда спросил себя: «Интересно, а как же мы пройдем здесь?» Пройти там было практически невозможно. Проводник ушел вперед, и мы остались одни в зарослях кустарников. Проводник ничего не сказал нам, но мы все стояли и ждали. Я напрягал зрение, но не видел проводника. Как же мы пройдем здесь? Наконец мы все-таки двинулись вперед, продираясь сквозь густые ветви кустов как раз в том месте, где прошел проводник. И вот перед нами маленькая тропка и гора, собственно, не гора, а горы — горы вверху, горы сбоку а горы внизу… Я попытался прибавить шагу, ничего не вышло. Рюкзак, который я нес на спине, сильно давил на плечи, затем свалился на землю. Я нервничал, не видя нашего проводника, черт бы его побрал… Почему я решил, что мы пойдем по дороге? Сначала я не представлял себе, что же это такое — горы. Оказывается, вот что — сплошная темень, страшная сырость… холод, пробирающий до костей. Вокруг были непроходимые заросли кустарников. На пути встречалось множество лиан, трава низкорослая, трава огромных размеров, кустарники различного типа, и все это зеленое-зеленое. Мы ныряли в эту зелень, как в воду, и разгребали ее руками.
Я шел медленно, рюкзак цеплялся за ветки. Я падал и поднимался, весь промокший до нитки, снова хватал рюкзак, взваливал его на плечи и уже изрядно натер себе спину и шею… Переложив его на другое плечо, я продолжал взбираться по склону горы, спрашивая себя, а как же смог взобраться туда этот парень и смогу ли я подняться в горы с этим тяжелым рюкзаком, если к тому же руки у меня заняты. Каким-то чудом мне удавалось удерживать его на плечах, но он вдруг начинал сползать вниз… И тогда одной рукой, в которой было ружье, я поддерживал его снизу, а другой цеплялся за ветки, продолжая подниматься, но рюкзак снова сползал… Страшные мучения испытывал я, поднимаясь в гору…
Через некоторое время проводник возвратился, и вид у него был очень сердитый, но он не стал ругаться, а только сказал: «Послушайте, даже издалека слышны ваши крики». Оказывается, он, хотя мы не видели его, слышал все. Он шел впереди и слышал, как мы переговаривались, кричали, жаловались. Действительно, уже в самом начале перехода мы стали терять самообладание, нам тяжело было скрывать свое плохое настроение. Мы пообещали, что не будем шуметь. Но не успели мы пройти и двухсот метров, как стали переговариваться в несвойственном нам раздраженном тоне. Наши разговоры напоминали ссору детей. Проводник, снова ушедший вперед, опять вернулся: «Послушайте, вы очень шумите… поторопитесь, а то рассвет нас застанет врасплох, нас заметят гвардейцы…» Идти еще быстрей? Нам и так казалось, что мы не идем, а бежим…
Руки наши были изодраны колючими ветками чичикасте, ссадины кровоточили, а крестьянин будто ничего не чувствовал. Колючие ветки хлестали по лицу, и я не знал, что делать: то ли бросить рюкзак, то ли терпеть. И так продолжалось два часа. Мы были мокрыми с ног до головы, потому что кругом было много крикитос — небольших струек родниковой воды, а мы их не замечали и попадали прямо в них… Кругом темнота, ничего не видно, но постепенно глаза стали привыкать к ней и различать силуэты предметов, рельеф местности. Наконец мы остановились. «Неужели пришли в лагерь?» — подумалось мне. Я не имел вообще никакого, даже самого смутного, представления о том, где мы находились Мне казалось, что мы шли долго, часа три, не останавливаясь. А сколько же можно пройти за три часа?
Начинало уже рассветать… «Послушай, товарищ, за сколько мы доберемся до места?» — «Ну что ж, это зависит от того, как быстро вы будете идти. Если пойдете быстрее, то сможем добраться за три дня… Доставайте еду, сейчас будем ужинать». Однако никто не хотел есть. От напряжения и усталости желудки просто свело. А крестьянин вынул из нашего мешка банку сухого молока, взял металлическую миску, всю измятую от частых ударов о камни, насыпал туда порошок, положил много сахару, налил воды, отломил веточку и начал мешать молоко словно ложкой, а потом с аппетитом выпил целую миску. «Черт возьми, — подумали мы, — бедным крестьянам, видно, не приходится пробовать такого молока, так пусть хоть этот крестьянин пьет его…» Когда он подкрепился, мы спросили у него, какой будет дорога. «Теперь большую часть пути мы пройдем по горной тропе, — ответил он. — Пойдете друг от друга на расстоянии двадцати метров, а я буду впереди». Первым из нашей группы должен был идти я.