Как бы там ни было, хотя они и не жалуют моего гостеприимства и даже от воды отказались, я все же решила предложить такое, от чего они не откажутся: ананасную чичу. Пусть хоть чем-нибудь займутся.
— Ну ладно, если водички не хотите, может, по кружечке чичи выпьете? Это не контрабандное гуаро.
При этом я улыбнулась. Зачем? И сама не знаю. Глупая, просто так, чтобы зубы показать. Но лучше, если они будут ждать Адольфину здесь. Она вернется только к вечеру.
— Свеженькая, вкусная.
Ну и дура же я! А в глубине души у самой все же теплится надежда, что сумею смягчить их сердца. Но боже сохрани на это надеяться. Ничего нельзя дарить корысти ради. От этого правила нельзя отступать. И все же надо их ублажить, чтобы они не отправились за ней сами.
И они ответили:
— Ну что ж, давай.
Я с радостью налила в кружки до самых краев чичу, а они с опаской, словно боясь обжечься, протянули руки. Сначала сержант несмело протянул свою, а за ним солдат. Ну и люди, никому не верят.
Я знала, что от чичи они не откажутся. Она ведь такая вкусная.
— Недурно, наливай еще.
— Смотрите не пролейте на форму…
«Хитрая старуха, — наверное, думают они, поднося к губам кружки. — Она нас этим дерьмом купить хочет».
— Крепкая!
— Точно, мой сержант.
— Выпей, не бойся. Тебя не свалит. Чистая ананасная.
После первой они повеселели и за разговором не заметили, как кувшинчик прикончили. От чичи не пьянеют, только голова слегка кружится. Чича вкусная. Чепе Гуардадо мне часто говорил, что жаждущему всегда надо дать напиться. Гостю прежде всего предлагают воду. Особенно у нас, в Чалате. Здесь от жары деваться некуда. Так и хочется все с себя скинуть. Иногда под вечер, примерно после четырех, северный ветерок подует со стороны Гондураса. А с одиннадцати утра, вернее после одиннадцати, до трех — прямо пекло адово. Чепе как-то мне сделал веер из пальмовых ветвей. Им и освежиться можно, и огонь раздуть.
В жару никто не откажется от кружки перебродившего за неделю сока. Но самое главное, я для того, любимый Чепе, напитка не пожалела, чтобы они забыли про девочку. Чтобы они от безделья не остервенели. Конечно, если бы они захотели, они могли бы за ней сходить. Это же ведь недалеко, полтора километра. Но по всему видно, что идти им уже не хотелось. Тем лучше…
К счастью, Хосе не придет обедать. Даже подумать страшно. Хорошо бы, если бы он и ночевать не приходил. Лучше ему в лесу остаться.
МАРИЯ РОМЕЛИЯ
Моя мама рассказала, что на бедную Лупе большое горе обрушилось. С тех пор и трех недель еще не прошло. Ей тогда сказали, что видели убитого, изуродованного человека, и все подумали, что это Хустино.
Набросила она платок на голову, быстро надела черное платье и, сама себя не помня, побежала туда, где нашли человека. «Нет-нет. Это не мой сын. Он в Илобаско работает». А в глазах слезы. Наверное, сердцем почувствовала, что это он, ее сын. Опознать его не опознали. Убитый лежал без головы. «Ну и что ж, что люди подумали? Дай бог, не Хустино это. Мало ли что скажут! И чего это вам взбрело в голову, что моего сына убили?»
Лучше было бы обмануть ее и сказать, что Хустино тяжело ранен, но правду уже выпалили, и весть быстро облетела все селение. С Хустино и на самом деле жуть что сделали. Тело нашли в одном месте, а насаженную на кол голову — в другом. Раненько утром, часов в шесть, шли люди на работу и увидели что-то круглое на колу. Кто мог подумать, что это голова человеческая? Мыслимо ли такое злодейство?!
Потом заметили, что к дому Гуадалупе люди бегут. А когда спросили, что случилось, они нам и рассказали да еще спросили у нас, как лучше сказать об этом Лупе, чтобы не сразить ее на месте. Моя мама посоветовала не спешить и добавила, что лучше, если Лупе своими глазами увидит и сама все поймет, ей не так больно будет, в еще — что нужно сходить в асьенду и сообщить Чепе. А потом мама сказала, что пугать Чепе не надо и что она сама сходит и скажет ему. А пока пусть он спокойно работает.