— Единственный способ защитить наши интересы — это объединиться и стать, таким образом, еще сильнее.
Так он меня учил. А еще говорил, что я у него умная родилась и что он знает почему.
— Конечно, сам-то я невелик грамотей. Только пять классов кончил, но все же кое-что соображаю. А все это из-за бедности нашей. Да и сейчас много чего еще понять не могу.
Отец мой — человек откровенный. И хотя уже старый, но бодрый. Постепенно мне становилась понятнее наша жизнь и то, почему мы бедные.
— Вот я тебе и говорю, — учил отец, — у тебя это не от бунтарства, а от сознания идет.
Я очень люблю своего отца. Он мне так нужен, мы столько с ним переговорили! Я чувствую, что ему нравится больше со мной разговаривать, чем с мамой. Со мной он говорит про все серьезное, а с мамой, конечно, про дела житейские, вроде того, что тортильи надо потоньше делать, что от фасоли и маиса ума не прибавится. Хотя сыт от них и будешь, но все равно трудно человеку всю жизнь с пеленок до последнего вздоха есть только тортильи да фасоль: утром лепешки с фасолью, днем фасоль с лепешками, а вечером опять лепешки с фасолью.
Мне очень нужен мой отец. Но власти не хотят нам его отдавать. Как же мне после этого спокойно смотреть на этих бандитов?
Они заявили нам, что нашего отца у них никогда не было, что они ничего не знают, что они на днях его отпустили и что он наверняка уже не любит маму и ушел к другой женщине.
Эти пакости они говорят просто для того, чтобы поиздеваться над нами. А ведь тяжело все это слушать, но уши не заткнешь. Это еще не все. Сегодня, например, дон Себас говорит мне:
— Послушай, Адольфина, только что власти заезжали, про тебя спрашивали. Я им сказал: «Эта девочка — внучка Чепе Гуардадо, она еще маленькая». А сам думаю: «Может, ошибка вышла. Даст бог, она в этих делах не замешана». А они мне говорят: «О ней и речь». «Она нездешняя, — отвечаю. — Иногда приезжает к бабушке Лупе». «А где дом Лупе?» Туда они и пошли. Должны были тебе навстречу попасться.
— Да, да, видела я их. Тростниковые палки сосали. На меня и внимания не обратили даже.
— Они тебя в лицо не знают, потому и спрашивали, знаю ли я тебя. Строгие!
— Бабушка одна дома осталась, вот я и пришла с ребятишками.
— А старший спросил: «И часто она сюда приезжает?» «Раз в месяц, сержант». «Тогда мы пойдем за ней». Я-то не знал, здесь ты или нет, и старался им втолковать, что приезжаешь ты по воскресеньям, да и то не каждый раз. «Мы пойдем потихоньку», — сказали они.
— А я бегом побегу, дон Себас, отпустите меня поскорее. Надо узнать, что там такое. Дайте по конфетке каждому из тех, что по три на пятак.
— Должно быть, ничего особенного.
«Мне еще за лепешками надо забежать», — пронеслось у меня в голове.
— Бабушка Лупе одна там.
— К счастью, ни про нее, ни про Чепе не спрашивали. А ты — девочка, тебя не тронут.
— Посмотрим.
— Правда, от властей чего хочешь можно ждать.
В это время в лавку забежала соседская девочка:
— Тетушка Лупе сказать велела, чтобы ты по дороге не разгуливала много, потому что колбасники[23] тебя ищут. И еще сказала она, что к ним с уважением обязательно надо, чтобы, не дай бог, какая беда не вышла.
«Бабуля ты моя милая», — подумалось мне.
— И что еще сказала?
— Чтобы ты на завтрашний день помидоров купила, а то рис дома приправить нечем.
«Ну и молодец девочка, — думаю, — все запомнила».
— Тут внизу они два джипа оставили. Я своими главами видел, что к ранчо Лупе только двое пошли, — сказал дон Себас.
Я подумала: «Чему быть, того не миновать».
Дон Себас заворчал:
— Да не дави ты их так сильно, а не то мне самому их есть придется.
— Ну что вы, дон Себас, я их только чуть потрогала. Дайте мне на десять сентаво, которые покраснев.
— Бери вот эти, спелые. Лупе всегда любит немного перезрелые.
— Вы что, хотите, чтобы я не глядя взяла?
— Верно Лупе говорит, что ты девочка с характером.
— Ну разве так можно, дон Себас?
— Посмотри на этот пакет.
— Я вижу, что на нем написано: «Если меня не берешь, не надо меня давить». Это ко мне, дон Себас, не относится. Я, конечно, куплю. Дайте мне вон те, совсем красные.
— Да поспеши, доченька, узнать, чего этим людям нужно.
— Ладно, не бежать же мне бегом с малышами!
— Да я из-за Лупе. Она ведь беспокоится. Мы все за нее переживаем. После того что с Хустино случилось, она совсем переменилась.
Сердце заколотилось. Будь что будет.
— А ну, ребята, живо! — И я пошла, разглядывая маленьких ящериц, высовывавших головки из листьев тиуилоте. «Если не спрячешься, голову оторву». А ящерица шустрая, обманывает меня, меняя свой цвет. Мне нравится, когда у них отрывается хвостик и словно живой подпрыгивает. Говорят, что ящерицы потом на то же место приходят и своей слюной хвосты обратно приклеивают. Как игуаны. Сколько им хвост ни отрывай, никогда без хвоста не увидишь.