Он оттолкнулся от стены и пошел к посту старшего оператора. Отрешенный, ничего и никого не видевший, проходил мимо «Видеорук». На Бродовых и Настю не взглянул; слышал, как Настя его позвала: «Егор!» Но не повернулся, сделал вид, что не слышит, неторопливо шагал навстречу бегущему справа от него по рольгангам листу. Стан сегодня шел хорошо, он ни разу не остановился с тех пор, как Егор пришел в цех, не сбавил скорость, не «кашлянул», как говорили прокатчики; и лица людей, встречавшихся Егору, были веселы; и столичные ученые бойко суетились вокруг столов, расставленных то здесь, то там по цеху. Возле одного стола Егор увидел знакомую фигуру академика Фомина. Он поднял на свет неоновой лампы большой блинообразный фильтр и долго рассматривал его. «Старик держится, даже не заболел, — приободрился Егор. — Уж кто-кто, а он-то, — думал Егор, — не выдержит, свалится. Откуда берется... такая силища у старика?»
На пост поднялся никем не замеченным. Отец стоял у пульта. Руки на рычагах. Смотрит в правую сторону — в тот конец цеха, где чистовые клети, куда плывет красная река. На стульчике под качающимся микрофоном сидит Брызгалов, директор завода. За его плечами трое незнакомых мужчин. Все важные, в белых рубашках и галстуках.
Егор подошел к отцу, сказал: — На пост вернулся. Что делать? — А там? — Павел кивнул в сторону «Видеорук».
— Прибор исправили.
— Гуляй неделю. Не понадобишься.
— Как? — не понял Егор.
— Стан сегодня ночью остановят. На десять дней. А ты месяц без выходных работал. Накапливай силы. Во второй половине декабря приналечь придется. На проектную будем выходить.
Отец хлопнул сына по плечу, легонько толкнул к выходу. Дескать, иди, отдыхай.
Улыбка блуждала на уставшем лице отца. «Чего это он? —подумал Егор, спускаясь по железным приступкам. — Будто и не было никакой беды».
По дороге домой решил: «Подбодрить меня хочет, чтобы духом не упал».
И потом об отце: «Славный он у меня. Другой бы в истерику ударился, браниться начал...».
У клетчатой трубы стана сел па валявшийся тут ящик, задумался.
— Что, приятель, ждешь кого аль занедужил?..
Оглянулся. Дед стоит в тулупе. Видно, сторож.
— Девушку ищу, папаша. Аленкой звать.
Мелькнула надежда: может, скажет дед, куда уехала. И вслед ей... укачу. В бригаду к ней устроюсь. Какая мне жизнь теперь тут, на «Молоте»?
И старик сказал, точно молотком ударил:
— Погибла Аленка.
— Как! — подскочил Егор. — Что ты буровишь, дед?
Сторож подвинул ногой ящик, сел. Егор к нему:
— Говори: где погибла, почему?..
— Где, где... Там погибла, в трубе.
И потом, не торопясь, пояснил: — В стене трубы, в полом участке, между рядами кирпичей... Прикорнула Аленка, а крановщица — дурья голова — и плесни на нее горячий раствор: ну и... Конец! Замурована в трубе Аленка. Памятник себе сложила. Видишь — до небес подняла!..
«А что же Настя? — недоумевал Егор. — Выходит, не знает Настя. Может, подруги такие. Раз-два встречались — и привет».
Метнулся Егор в строительный трест. Инспектор по кадрам, румяная блондинка с мелкими завитушками у висков, встретила его приветливо, охотно разговорилась.
— Слышала про Аленку, да только не знаю, правду говорят или кто так... придумал. Что Аленка в тот день пропала — верно. И расчета не взяла, и девушкам не сказалась — словно в воду канула. О ней-то и слух этот страшный пошел. Да только начальник стройки на собрании слух опроверг. Сказал, что за Аленкой отец из Москвы приезжал. Генерал он какой-то... И увез Аленку, а расчет ей и трудовую книжку будто почтой из треста выслали.
«Она это, Аленка. И отец генерал — она!.. И как же я фамилию до сих пор не знаю!.. Эх, Егор, Егор!..»
— А фамилия её как? — Вот уж не знаю. Не я трудовую книжку ей высылала.
— Много ли Аленок на стройке работает? Мне бы адрес её узнать.
Инспектор достала картотеку, подала Егору. Первой ему попалась Елена Васильевна Горностаева, рождения 1941 года, комсомолка. Награды: девять Почетных грамот, семь премий, двадцать шесть благодарностей Была бетонщицей, бригадиром... Недавно назначена прорабом.
— Без специальной подготовки и вдруг — прораб! — неосторожно заметил Егор.
Инспектор взяла у него из рук карточку, укоризненно пояснила:
— Она в институте училась, на заочном. Видите, пункт девятый.
Помолчав, добавила: — У нас половина строителей учится. А из молодых так, пожалуй, каждый.
В конце листа Егор прочитал: «Приказом Министерства переведена на строительство Братского нефтехимического комплекса».
Егор доставал из картотеки листы, бегло их просматривал, но Аленки ни в одном не значилось. А когда наконец увидел в заглавной графе: «Елена», сердце екнуло: «Она!» Но нет, Елене Васильевне Гордиенко было за тридцать лет. И должность у нее называлась сложно: «Маркшейдер». Егор впервые встретил такое слово, спрашивать у инспектора не стал — не хотел обнаруживать своего невежества. Гордиенко недолго пробыла на стройке стана—поехала в Донецк переводом в трест «Шахтопроходка».
— Видно, хороший специалист,— примирительно заметил Егор. Однако и это замечание не понравилось инспектору. Недовольным голосом она сказала:
— Плохих специалистов на нашей стройке нет.
Познакомился Егор с четырьмя Аленками; две из них были совсем юными, как и он, и судьба у обеих Аленок начиналась одинаково: с рожденьем стана пробуждалось в них сознание и собственной силы.
Лена Завьялова. В графе «профессия» значилось: верхолаз-электросварщица. Егор встретил это имя и задумался. Нет, это не та Аленка, но она тоже работала пол облаками, она тоже замечательно смелая и прекрасная Аленка! Вспомнил, как ещё до армии весенними ночами, над стройкой стана вспыхивали огни электросварки. Казалось, они загорались в небе, среди звезд, и оттого сами были похожи на звезды Не однажды видел, как в лучах прожекторов, на высоте тридцати — сорока метров, сваривает фермы верхолаз. Любовался человеком, живущим в облаках, и не знал, что это, может, не парень вяжет в поднебесной высоте кружева из металла, — это Аленка Завьялова, вчерашняя школьница зажигает в небе горячие звезды".
Очередная Аленка значилась на последнем листе по учету кадров. Судьба этой Лены—Елены Федоровны Рощиной — Егора забеспокоила. Она работала бетонщицей. Биография её обрывалась на середине страницы.
— С большими черными глазами,—сказал инспектор, не подозревая, как забилось при этих словах сердце Егора,— В синенькой косынке ходила. Кажется, про нее говорили: дочь генерала.
— А сейчас где она?
Женщина взяла из рук Егора лист, стукнула по нему пальцем:
— Не отмечено!.. Значит... самовольно ушла или… Но нет! Погибнуть не могла. Болтовня все это. Если бы ЧП такое, комиссия была бы. А так нет — враки! Управляющий трестом на собрании опровергал. Сама слышала. Да вы бригадира бетонщиков можете отыскать. Василий Антонович Куртынин — на пенсию он вышел. Он всех бетонщиков знает. И трубу, почитай, изначала выкладывал.
Пока Егор записывал адрес Куртынина, женщина присовокупила:
— Запил Василий Антонович Жена от него ушла, так он и запил.
Егор выходил из конторы вечером, когда по аллеям завода и по всем улицам города горели неоновые фонари. Василий Антонович вышел к нему в разбитых шлепанцах, в рубашке, расстегнутой на всю грудь. Под глазами у него выделялись отечные мешки, редкие волосенки были спутаны и торчали над морщинистым облысевшим лбом.
— Аленка Рощина! Да как же мне её не помнить, мил человек! Она, можно сказать, первая бетонщица была на стройке. Даром, что отец у нее дважды Герой, да ещё и генерал! Бывало, приедет на стройку, а мундир генеральский жаром горит! А она, Аленка, сущий дьявол на работе была. На самую что ни на есть верхотуру лезет. Бес—не девка! Даром, что маленькая!..