— Раньше... С Кольского полуострова... писала. А теперь нет, давно не слышно о ней.
И потом окрепшим голосом спросила: — Что там... делать будете? — ГРЭС построим. Самую большую в мире. А потом... дальше... двинем куда-нибудь.
— Обо всем договорились?.. Или как? — спросила Настя, подавая на стол и стараясь не смотреть на Егора.
Ей бы одной теперь... уткнуться в подушку, забыться, но надо сидеть, говорить, улыбаться.
— Как ваш дедушка? — спросил Егор.
— Дедушка ничего. Все время на стане пропадает. Очень рад, что комсомольцы приехали. Нас с тобой благодарит. Говорит, расшевелили москвичей.
«Или она ничего не знает, или успокоить меня хочет?.. Не знает, конечно. Знала бы, не улыбалась. И вообще... презирала бы».
— Говорят, петь на стройке будешь?
— Может, спою.
— Вот бы послушать! А что?..— оживилась Настя, и черные её глаза наполнились влажным блеском,— Два дня-то будет выходных. Возьму да прикачу! У деда «Волгу» попрошу. Тут ведь недалеко. А, Егор?.. Приглашаешь?..
Егор улыбнулся, развел руками.
— Аленка похожа на вас? — проговорил он в самый неподходящий момент.
— Аленка?.. Нисколько! Ленка маленькая, глаза у нее раскосые и синие-синие. Как у тебя.
Сказала и усовестилась своих слов. «Зачем ты так?» — подумала о себе в третьем лице.
Поставила чай.
— Угощайся, Егор. Перед дальней дорогой...
Егор не притронулся к еде. Не сводя взгляда с Насти, встал из-за стола, подошел к девушке. Тронул за руку, спросил: — Феликса... любишь? Настя вздрогнула. Отдернула руку.
А Егор отстранился. Испугался своего голоса — пятился назад. И Насте, которая отвернула от него голову и стояла притихшая, в задумчивой позе, сказал:
— Извини. Так я... без умысла. Извини.
Кинул на плечи пальто и выбежал на лестничную площадку.
Отцу Егор сказал:
— На недельку в Кострому съезжу.
Ждал расспроса: зачем, для какой цели, но обычных в таких случаях расспросов не последовало. Михаил Михайлович Бродов был не из тех людей, которые держат при себе секреты. Павел Лаптев знал все подробности задуманной Бродовым-старшим операции.
— Ты никак насовсем в артисты собираешься?— не то спросил, не то отметил свершившийся факт отец. Он говорил так, будто никакой истории с «Молнией» не было.
— На пробный концерт еду — вроде экзамена. Примет зритель, обещают штатным певцом зачислить.
— Настю Фомину вроде бы в институт столичный приглашали. Не пошла Настя. Отказалась.
Видно, сочинял отец про Настю. Уязвить хотел Егора.
— Про Настю не знаю,— буркнул Егор.
— Да, девица, а вишь как: рабочего места держится.
— Настя — инженер! — возвысил голос Егор.— У нее есть за что держаться, а я...
— С годок постоишь подручным, а там, глядишь, и ты...
— Что ты меня раньше времени хоронишь? Я ещё заявления на расчет не подавал. Сам же на десять дней отпустил. Съезжу на недельку — и снова на пост.
— А если позовут... в артисты?— озабоченно спросил отец.
— А ты что — не одобряешь?.. Скажи прямо.
— Нет, сын, не одобряю.
— Почему? — удивился Егор. — А мой голос, талант?.. Неужели судьба простого рабочего...
— Простых рабочих нет, Егор!— распрямил плечи и резко заговорил отец.— Есть рабочие плохие и хорошие. Как, впрочем, и певцы. Я хотел сделать из тебя хорошего рабочего. И верю: никакая карьера певца... Ну, да ладно. Поезжай с богом!.. Только помни: если уж певцом, так хорошим!..
И он крепко пожал сыну руку.
Глава третья
К месту строительства ГРЭС — в приволжское село Чернопенье — Егор приехал поздним вечером. На пристани никого не было. Один только сторож стоял лицом к Волге на большом валуне.
— А что, дядя, будет сегодня паром или нам тут куковать до утра?
Сторож отвечать не торопился — смотрел то на Егора, то на трех путников, поджидавших на пригорке,— как бы оценивал обстановку. Нехотя заговорил:
— А ты отколь будешь, парень? — Заводской я, из Подмосковья.
— К нам-то зачем? На побывку или насовсем?
Егор всматривался в сырой туманный полумрак на том берегу реки. Там, где должен быть противоположный берег, черной лентой тянулась полоса леса, а может быть, песчаного плеса или гладкого поля, за которым голубела другая полоса, и этой другой освещенной полосе не было предела; Егор не сразу понял, что это никакой ни плес, ни поле, а край хмурого зимнего неба Потом вдруг над лесом, в том месте, куда смотрел Егор, точно новогодняя елка, вспыхнула гирляндами огней высоченная труба ГРЭС.
— Вась, смотри-ка! — показал один из ребят, ожидающих вместе с Егором паром,— тот, что помоложе и меньше ростом.—Мы там будем работать!
— Да, здорово... Предупредительные огни, — чтоб самолет не налетел, — ответил Василий.
— А высокая! Такой я нигде не видал.
— Я тоже, — согласился Василий.
Лаптев думал о Лене. Она должна быть здесь. По дороге он купил местную газету, в ней прочитал: в лесах под Костромой строится самая большая в мире тепловая электростанция; здесь будут установлены невиданной мощности агрегаты — на миллион двести тысяч киловатт каждый.
Все самое, самое... Егор улыбнулся, покачал головой. Пигалица, как её изобразила Настя, а поди ж ты, строит все самое, самое В этом находит радость, смысл жизни.
Егор хотел бы представить, как Аленка устанавливает агрегат мощностью в миллион двести тысяч. Но представить ему такую картину было трудно: ни агрегата такого, ни самой Аленки он не видал. Однако чудилось красивое, романтическое.
Думал об Аленке, а сам невольно поглядывал на дорогу, по которой из Костромы он только что приехал на автобусе. По той дороге через два-три дня приедут Феликс, Хуторков и с ними бригада артистов. Приедет по той дороге и Настя.
— Ребята, айда за мной! В гостиницу!—крикнул с бугра парень. — Паром будет завтра утром.
За ними пошел и Егор.
Гостиница оказалась рядом с пристанью, на бугре, с которого открывался вид на Волгу и окрестные леса, едва различимые под завесой ночи Постояльцев почти не было, всем отвели по комнате. Егор бросил на кровать портфель и вышел на улицу, вновь спустился к сторожу. На этот раз дед его встретил дружелюбно.
— Тут на ГРЭС мой дружок работает, может, слышали, Борис Иванов, строитель?.. — соврал Егор.
— Нет, не слыхал про такого. Да и где услышишь?.. Строителей-то на станции три тысячи человек.
Поди там, разберись!..
— И все в одном месте работают или по разным объектам?
— Станция — она на пятачке, вся на виду. Есть, конечно, отводной канал, приводной, а ещё пруды-отстойники, но тоже недалеко от здания. Глазом поведешь — всех увидишь.
— Это хорошо, — обрадованно закивал головой Егор.— Там я своего дружка и встречу. В армии вместе были. Хороший парень.
— А не то, так — в столовой, в клубе,— продолжал дед.
Егор простился с дедом и пошел на взгорок, к гостинице. У крыльца остановился, посмотрел на Волгу. Оттуда тянул тугой, но не холодный южный ветер. Слышно было, как у причалов пристани плещутся волжские волны. Труба в ночи горела ещё ярче, причудливо сверкали на ней ожерелья кроваво-красных огней, и чудилось Егору, что она не стоит на месте, а точно ракета медленно поднимается в небо.
Спать не хотелось. Решил пройтись по селу, посмотреть, что там на том краю, и можно ли с того конца выйти к Волге.
Егор вышел на край села и увидел Волгу. Свинцово тяжело она лежала у темной черты берега. Туман отступил от села, и тоненький, едва народившийся месяц, весело вылетевший из-за туч, бросал на прибрежную полоску воды безжизненный пепельный свет, и вода под ним казалась поседелой.
Вечером в столовой строителей шел концерт. Роль конферансье исполнял Феликс. Он перед отъездом наскоро разучил несколько нехитрых реприз и сценок, подготовленных его отцом. Занавес открыли, и Феликс заметался у стола, изображая конферансье, которому надо объявлять артистов, но он ещё не успел отгладить костюм, повязать галстук и вообще привести себя в порядок. А тут ещё беспрерывно звонил телефон, кто-то ошибочно набирал номер и требовал Нюсю. Феликс то обращался к залу — просил извинения, то кричал в трубку: «Нет Нюси, нет, вам говорят!», а то хватал раскаленный утюг и с криком отдергивал руку. При этом он все время говорил: «Одну минуту, товарищи, одну минуту — я сейчас объявлю вам артистов, сейчас...»