Почтальоне похолодел.
— Пощадите! — пал он на колени. — Я совсем не то хотел сказать. Дайте мне, пожалуйста, жалобную книгу, и я запишу благодарность.
— Вот это другой разговор, — смилостивился Кувалдини. — А для защиты от собак я вам, так и быть, смастерю отличную стальную тросточку. Разумеется, из вашего материала…
ЧЕРТОЧКА
Главбух внимательно изучал обширную коллекцию автографов, собранную Аболинем. Некоторые подписи он даже разглядывал в лупу, напоминая искусствоведа, желающего окончательно убедиться, что на партитуре расписался именно Моцарт, а не Сальери.
— Нет, расчет произвести не могу, — сказал главбух, искоса глядя на Аболиня, — не хватает подписи физкультииструктора.
— Я уже дважды обегал весь завод и не мог отыскать этого быстроногого кандидата в олимпийцы.
— Ничем не могу помочь. Бегите и обрящете! Недаром же этот документ именуют «бегунком».
— Юрий Андреевич! — взмолился Аболинь. — Мы с вами не первый год работаем вместе. Неужели вам недостаточно моего заявления, что никакого спортинвентаря за мной не числится?
— Как человек я вам охотно верю, но как должностное лицо обязан верить только документам, — торжественно провозгласил главбух, — Порядок есть порядок.
— Хорошо, я вам оставлю расписку, что за мной не числится ни перпендикулярных брусьев, ни параллельного турника, ни велосипедного насоса.
— Можно, — после некоторого раздумья сказал главбух, — но только свою подпись заверьте у нотариуса.
— Хрен редьки не слаще! — вскипел Аболинь. — У меня нет времени. Через два часа прибудут контейнеры, а завтра на рассвете я должен уехать.
— Ничем не могу помочь.
— Мне доверяли на заводе миллионные ценности. Теперь я тоже уезжаю не в Сомали, а на ответственную работу в соседний город. Допускаете ли вы всерьез мысль о том, что я собираюсь похитить двухпудовую гирю или вышку для прыжков в воду?
— Все это напрасные разговоры. Нужна подпись — и дело с концом.
— Но спортивного бога на заводе нет!
— Ладно, — смилостивился главбух. — Пусть кто-нибудь из сотрудников подпишет вместо него.
— Кто?
— Кто угодно. Он сам будет нести ответственность.
Через несколько минут Аболинь снова предстал перед главбухом.
— Все в порядке! Вот подпись.
Главбух глянул на «бегунок» и вернул его Аболиню.
— По-моему, эго не подпись спорторга…
— Конечно, вместо него расписалась копировщица Майга.
— Не годится.
— Почему? — возопил Аболинь. — Вы же сами сказали!..
— Существует положение, — бесстрастным тоном пояснил главбух, — что если одно лицо расписывается взамен другого, то оно обязано проставить черточку.
«Ах, черт тебя возьми!» — в душе выругался Аболинь, спеша вниз по лестнице.
— Вот, — сказал он, снова протягивая «бегунок», — черточка проставлена Теперь все?
— Все, — ответил главбух. — Получайте расчет. В конце концов я же не формалист какой-нибудь!..
ДИСПУТ
— Диспут, товарищи, это костер, — сказал во вступительном слове наш комсорг Юра. — Да, да, это костер, который разгорается, горит, рдеет и полыхает, если каждый подбрасывает в него свою вязанку хвороста. Итак, мы начинаем диспут на тему «Нужна ли нам дружба?» Кто желает разжечь костер дискуссии?
Воцарилось тягостное молчание. Каждый подталкивал в бок другого.
— Живей, живей, ребята, — восклицал Юра, — вы же сами говорили, что неплохо бы организовать диспут, а теперь в кусты…
— Собирать валежник, — хихикнула Лида.
— Слово предоставляется Лиде, — обрадовался Юра. — Смелей, не тушуйся!
Лида встала и отчеканила:
— Дружба нам нужна. Она возвышает человека.
И села.
После длительных уговоров выступила Аня и сказала, что дружба нам не просто нужна, а очень нужна, ибо она украшает человека.
Игорь также подбросил в еле тлеющий костер свою соломинку, с пафосом заявив, что он не совсем согласен с Аней. Дружба нам не очень нужна, а весьма-весьма нужна, так как она украшает, возвышает и возвеличивает.
После этого выступления огонек погас окончательно.
Юра умоляюще воззрился на меня, и я вздрогнул. Наступил тот самый решающий момент, когда я должен был сыграть роль подсадной утки и с лета броситься в костер, дабы возжечь жертвенное пламя.
Шатаясь, словно подстреленный, я подошел к трибуне и, опустив глаза, произнес речь о том, что дружба, а особенно дружба между парнем и девушкой — это вредная штука, ибо отнимает много драгоценного времени и отвлекает молодого человека от учебы, чтения научно-популярных книг и участия в работе стенгазеты. Поглядели бы вы, что тут началось! Все наперебой рвались к трибуне. Меня убеждали, переубеждали, бомбили гневными тирадами, уговаривали признать свою ошибку, а я, сам себя презирая, уныло качал головой и отрешенно повторял, словно заведенный:
— Нет, дружба нам не нужна.
Когда, пронзив меня взглядом своих чудесных голубых глаз, слово взяла Люся, я понял, что отныне она потеряна для меня окончательно и бесповоротно. Увы, пути назад уже были отрезаны. Правда. в конце диспута я промямлил о том, что дружеская критика пошатнула мои убеждения, но все только иронически усмехались. Одобрительно хлопнув меня по плечу, Юра прочувствованно сказал:
— Молодчага, выручил, ты настоящий друг!..
Эх. слишком дорогой ценой мне удалось помочь ему разжечь костер. Ребята косятся, Люся в мою сторону даже не глядит, а на днях я сам слышал, как совершенно незнакомая девушка шепнула подружке:
— Взгляни на белобрысого!.. Это тот… дефективный… тот самый… ну, который выступал против дружбы.
БЛАГОДАРНОСТЬ
Каждый, кто испытал на споем веку зубную боль, легко догадается. почему я помчался в поликлинику, не обращая внимания ни на огни светофоров, ни па свистки дружинников. Регистраторша сочувственно разъяснила, что если я желаю попасть на прием немедленно, то она меня может направить только к врачу Эглите.
— А почему нет очереди к Эглите? — спросил я.
— Видите ли, она недавно окончила институт, и пациенты предпочитают обращаться к ее более опытным коллегам.
Нестерпимая боль одержала верх над вполне естественным благоразумием.
— Будь что будет, — промычал я, — запишите меня к ней.
Каюсь, едва я увидел юное личико врача, мне стало не по себе. Но все мои страхи были напрасными. Когда я вышел из кабинета, мир мне казался преображенным, светлым, ликующим.
«Подумать только, — размышлял я, — такой замечательный врач никому не известен! Несправедливо, несправедливо…»
Три вечера я сочинял восторженный очерк. В редакции мое сочинение порядком обкорнали, но все же поместили. Не знаю, как восприняла мой опус сама Эглите, но я был на седьмом небе. Через каких-нибудь полгода у меня снова вздулась щека. Правда, на этот раз не левая, а правая Конечно, я направился в ту же поликлинику и попросил записать меня к врачу Эглите.
— К Эглите? Немедленно? — удивленно взметнула брови регистраторша. — К ней на прием вы можете попасть только через неделю.
— Через неделю? — удивился я.
— И то в лучшем случае. Видите ли, с тех пор как появилась статья в газете, к Эглите началось сплошное паломничество. Все больные стремятся попасть на прием только к ней…