Трудно было решить молодежи, шутит он или говорит серьезно: карие глаза его, прятавшиеся в узких щелях, были с хитринкой. Чин подполковника и два ордена с мечами он получил по представлению Гильчевского и теперь, командуя полком, не вознесся, а, напротив, насторожился, кабы не оплошать. Поэтому назначение полка в резерв при атаке позиций на Пляшевке принял не только без тайного огорчения, но даже с явным удовольствием.
- Что там соваться вперед! - говорил он своим батальонным и ротным, среди которых был командир тринадцатой роты прапорщик Ливенцев. - На войне веди себя так: на смерть зря не набивайся и от смерти тоже не отказывайся, скажу вам. Начальство знает, что оно делает.
Расправил короткую серую бороду вправо и влево и умолк.
- Все-таки, господин полковник, хотя мы и в резерве, какая же задача нам ставится? - попытался спросить за всех прапорщик Ливенцев.
- Задача? - переспросил Печерский. - Быть в резерве, - вот и вся задача. А получим приказ двигаться и куда именно, - тогда туда и двинемся, куда прикажут.
Ливенцев должен был признать, что сказано это было вполне определенно, но от командующего полком он все-таки ожидал большего; поэтому, пытливо глядя на темные холмы за извилистой речкой, обратился он к своему батальонному, подполковнику Шангину:
- Если два корпуса, наш и семнадцатый, должны грызть этот орех, значит, он крепкий!
- А разумеется, - чем дальше в лес - больше дров, - подхватил волновавшийся торопыга Шангин. - Должны же, конечно, и они со своей стороны, раз мы им на пятки наступаем...
Совсем было налаживалась беседа по существу предстоящей тактической задачи, но беспутный прапорщик Тригуляев, командир пятнадцатой роты, подошедший некстати, сорвал ее; расслышав только слово "пятки", он понял его по-своему и заговорил весело, перебивая Шангина:
- Что, о сапогах доклад? У меня в роте тоже на сапоги жалуются. Ни к черту дело: у кого пятки светятся, у кого носки каши просят... Вся Россия в солдатских сапогах ходит, - только у солдат сапог нет!.. Я уж им говорю: "Было бы своих сапог не пропивать, а теперь уж с мадьяр сапоги тащите, - у них крепкие".
Тригуляев о сапогах, а толстый и куцый командир шестнадцатой, корнет Закопырин бубнил об обеде, с которым действительно вышла заминка, вполне объяснимая, впрочем, так как дивизия не успела еще как следует даже и осмотреться на новом месте. Но если солдаты терпеливо все-таки ждали, когда наконец подъедут полевые кухни, то у самого Закопырина терпения было гораздо меньше.
После убитого в бою за Икву Коншина четырнадцатую роту принял другой прапорщик - Локотков, - худощекий, веснушчатый, долгоносый, с птичьими глазами. У него была перевязана левая рука, но он не покинул роты и на участливый голос Ливенцева: "Что, царапнуло?" - ответил залихватски: "Есть отчасти!"
- Теперь, однако, дело будет, кажется, посерьезнее: наступать приготовились четыре дивизии, - сказал Ливенцев.
Но столь же залихватски отозвался на это Локотков:
- Тем лучше, - подопрут и справа и слева!.. Может быть, и еще двадцать дивизий наших наступать будут по линии фронта завтрашний день, - тем веселее, конечно.
- А рука-то все-таки болит? - любуясь его молодым задором, спросил Ливенцев.
- Не то, чтобы очень болела, - поморщившись, ответил Локотков, - а, как бы сказать, задумалась над своим будущим.
- Вы кем же были до призыва в армию?
- Я? Помощником податного инспектора в городе Задонске.
- Это почти то же самое, что быть математиком, как я, - улыбнулся Ливенцев. - А как вы своих готовите к завтрашней атаке?
Ливенцев спросил так потому, что этот вопрос неотступно стоял перед ним самим, однако Локотков как будто даже обиделся вмешательством в его дело такого же ротного командира, как и он сам.
- Что же мне их еще готовить? - вздернул он и тон, и голову. - Как ходили в атаку, так и завтра пойдут... если только придется. А вернее всего, что без нас обойдутся, а мы только прогуляемся.
Ливенцев качнул головой, сказал: "Едва ли" - и отошел.
Это не было у него предчувствием, что его лично ждет там, за Пляшевкой, что-то непоправимо скверное, может быть даже смерть. О себе он не думал. Он просто хотел представить себе теперь, в этот ясный и тихий летний день, грохочущее и жуткое завтра, хотел невозможного, конечно, однако допустимого - в той или иной степени, как допустима для решения любая тактическая задача, хотя теория с практикой при этом во многих случаях не совпадает.
Для него задача эта была на уравнения со многими неизвестными; он не знал того, что удалось узнать о противнике штабу 101-й дивизии в штабе 3-й, стоявшей здесь с неделю; он не знал и того, что донесли посланные в сторону противника разведчики. Он только внимательно всматривался во все, что его окружало, стремясь угадать чутьем: успех или неудача ждет всю эту массу людей, с которой он связан неразрывно.
За неделю, когда не было здесь боев, австрийцы могли не только укрепиться, но и подвезти много пополнений: железная дорога в их стороне работала безостановочно. Только авиация могла бы помешать ей в этом, но Ливенцев не видел, чтобы с русской стороны в сторону австрийцев летела хоть одна воздушная машина, в то время как над русскими войсками на фронте и в тылу часто кружились самолеты противника: спустился даже аэростат с прокламациями для русских солдат.
Физическая бодрость не покидала Ливенцева, чему он даже удивлялся, ведь спать приходилось мало, урывками. Больных солдат в его роте тоже почти не было: он объяснял это общим подъемом после двух побед сряду.
Хозяйственный рядовой его роты Кузьма Дьяконов, разувшись, чинил свои сапоги медной проволокой провода, действуя при этом шилом искусно и споро. Когда к нему подошел Ливенцев, махнув ему рукой, чтобы не вставал, а продолжал делать, что делает, Дьяконов сообщительно и как бы в свое оправдание заговорил:
- Десь тута валялся дрота кусок, - взял я его в руки, а он до чего же мягкий, прямо, как дратва! Надо, думаю, подметки загодя прикрутить, а то уж отпадать зачали... Как через этую речку если вброд иттить, - а мостов же нету, - то кабы не отвалились совсем, ваше благородие.
- Я тебя к медали представил, Дьяконов, - вспомнил Ливенцев.
Дьяконов в замешательстве поднялся, не выпуская сапога и проволоки из рук, и проговорил одним выдохом, как учил его когда-то давно дядька-ефрейтор:
- Покорнейше благодарим, ваше благородь!
Подождал, не скажет ли еще чего ротный, и добавил:
- Вот бы бабе домой отписать, чтобы знала!
- Что ж, - завтра, после боя, возьми да напиши, - сказал Ливенцев.
Но Дьяконов крутнул головой:
- Завтра - это как бог даст, ваше благородие: чи живой буду или-ча нету.
- Ну, раз так мрачно думаешь, успеешь еще написать и сегодня - времени хватит, - наблюдая его и улыбаясь, рассудил Ливенцев.
Чуть дернув ответной улыбкой левый край толстых губ, Кузьма сказал на это:
- Нехай так и быть, уж заодно завтра напишу.
- Вот это другое дело, - и Ливенцев отошел от него, будто унося с собой какую-то нечаянную находку.
В боях в конце мая все полки дивизии понесли довольно большие потери, почему Гильчевский приказал влить снова в свои роты людей из учебных команд; несколько человек, новых для Ливенцева, появилось теперь и в тринадцатой роте. Не произведенные еще в унтер-офицеры, эти "вицы", как их называли, стали отделенными командирами. Все они были ловкие ребята, стремившиеся щеголять выправкой, и одного из них, Бударина, особенно отметил Ливенцев за его деловитость.