— Таких людей нет, чтобы все знали, — застеснялся Васюня, рассматривая свои широкие ладони.
Он был совсем еще молодой, лет семнадцати, но двигался по-мужицки развалисто, говорил не спеша. Портили его открытое лицо слегка косившие голубые глаза. Казалось, он смотрел прямо на Веру, и в то же время она не была уверена, что он смотрит прямо на нее.
— Книг у Васюни целый сундук, — хвалился возница. Парень не спорил. Видимо, это было правдой.
— Все уже перечитаны, — сцарапывая крепким ногтем дегтянистое пятно с ладони, разочарованно проговорил он и вдруг, подняв на Веру свой странный взгляд, спросил: — У вас не найдется, случаем, почитать чего-нибудь?
— Приходите, поищем.
— Сегодня же вечером приходи, — вмешалась Лена и шепотом объяснила Вере, что с ним надо просто на «ты», если на «вы» он стесняться будет.
«Откуда у Лены такие познания?» — удивилась Вера.
— Приду я, — показывая в улыбке белые, словно кипень, зубы, сказал Васюня и подтолкнул мальчишку с засеянным сплошь веснушками шустрым лицом. — Беги, Санко, открой ворота.
Санко, поддернув домотканые штанишки, запылил по дороге.
Когда они подъехали к деревне, мальчишка стоял у распахнутых ворот. Его веснушчатое личико сияло.
Лена отдала ему две последние баранки. В порыве благодарности Санко выпалил:
— У тетушки Тимихи баран есть. Едреной. Он все с коровами бодается. Вас тоже может забости.
И хотя такое будущее никак не прельщало их, Вера попросила:
— Обязательно покажи нам барана.
— Дак что, коли не боишься, — рассудительно согласился мальчик.
Примерно такой и представляла себе Вера эту деревню. Две травянистые улицы. По ним карабкаются на бугор грифельно-серые избы с оградами, крытыми соломой. Вместо труб на крышах — старые корчаги и горшки.
Не успели они внести в прохладную ограду саквояж, чемодан и узлы с пеленками, как телегу окружила стая пугливых ребятишек, откуда-то одна за другой подошли несколько женщин. Они сочувственно смотрели на Веру с Леной, дивились кожаному чемодану и расспрашивали, где девушки живут, есть ли у них родители.
— Сиротка жданая, — пожалела Веру черная, с лицом сказочной колдуньи, старушка, узнав, что отец у нее умер.
Всем понравились Верины новые ботинки.
— У попадьи такие же.
Вере было не по себе: «Нарядилась, как на прогулку». Она чувствовала себя куда лучше в поношенных туфлях, чем в этих рыжих, надменно сиявших ботинках. «Встречают, как барышень, — с горечью отметила она. — Еще бы кружевной зонтик...» — и, сняв ботинки, в ограду вошла босиком.
Пришел длинноволосый, в рубашке-косоворотке, учитель, который должен был ознакомить их с работой. Медленно, по-книжному грамотно выговаривая слова, он объяснил, что ясли будут как раз в этой самой Марьиной избе, а для житья им отведено место в горнице.
Вперед протиснулась та же, с крюковатым носом, старушка-колдунья.
— Вот эта, — показал на нее учитель, — тетка Егориха, будет у вас помощницей, а эта, — он поискал глазами кого-то, — в общем, Анюта, будет второй помощницей.
— Здесь я, — высокая полногрудая девушка с легкими округлыми бровями вскинула на учителя искристые большие глаза.
Анюта была одета по-городскому. Не домотканый шушун, как на остальных, а черная сатиновая юбка ладно сидела на ней, на ногах красовались козловые сапожки.
Когда учитель ушел, женщины окружили еще теснее и начали недоверчиво спрашивать, правда ли, что они, городские барышни, будут возиться с их детьми.
До самого вечера в душную полутемную избу заглядывали женщины. Вера расспрашивала, сколько у них ребятишек, будут ли их носить в ясли, о чем пишут с войны мужья. Пообещала всем, когда будет нужно, писать письма. Женщины спрашивали, скоро ли будет замиренье, жаловались, что плохо уродился овес, и беззастенчиво рассматривали приехавших. Видимо, для деревни это было редкостным событием.
В избе жили Анюта и ее старшая сестра Мария с маленькой быстроглазой дочкой Олюней.
Мария с Олюней вернулись домой только в сумерках, когда по деревенской улице, поднимая тяжелую вечернюю пыль, прошло стадо. Сухонькая, с повязанным по-старушечьи платком, хозяйка долго еще возилась в ограде: загоняла овец, доила корову.
Вере было стыдно сидеть сложа руки, но она не знала, чем можно помочь Марии.
Ужинали, не зажигая огня: не было керосина. Чтобы не обижать Марию, девушки старательно хлебали из глиняной чашки прокислый квас с зеленым луком, не налегая особенно на сготовленную в честь их приезда яичницу.
Когда окна заволок лиловый сумрак, у околицы всплакнула тальянка. Анюта накинула на голову полушалок и тенью скользнула к двери.
— Куда ишшо? Смотри, девка, — окликнула ее Мария.
Анюта замерла.
— Так мне что, в темноте сидеть?
— Сидят же люди. Не с твое знают.
— Пусть идет гуляет, — вступилась Вера.
— Догуляет-нагуляет, — проворчала Мария, зло скребнув деревянной ложкой по дну чашки.
Анюта бесшумно шмыгнула за дверь.
— Яшка Тимихин завел хоровод-от, — вставила с полатей свое неодобрительное слово Олюня и юркнула в темноту.
«Видимо, я вмешалась невпопад», — подумала Вера. Стало тихо. Только за иконой шуршали тараканы.
— Сумерничаете? — спросил за окном голос Васюни. Вера открыла створку. В темноте парень казался большим, косматым.
— Опять сегодня сыть у поскотины нашел, — освещая розовой точкой цигарки круглый подбородок и косую прядь овсяных волос, сказал он. Голос был тихий, размеренный.
— Какую сыть? — спросила Вера.
— Ямы такие. В старое время в них мочало мочили. А теперь у нас и липняка нет. Так вот я и думаю — больно старая наша деревня, раз мужики всю липу извели и лыко в лаптях износили; давняя выходит деревня.
Потом Васюня рассказывал о найденных в лесу бороздах, о названиях каких-то пустошей.
Слушая его, Лена сладко уснула, положив голову на Верино плечо.
Кого-кого, а такого доморощенного историка Вера не думала встретить здесь. Он ей показался забавным.
— А богато у вас тут жил народ? — спросила Вера.
— Какое богато. Не густо едим...
— Отчего же?
Но поговорить не дала Мария.
— Смотри-ко, Васюнь, уморил гостей-то, иди уж, — сказала она, высунувшись из соседнего окна.
— Мне бы книжку, — попросил он. Вера протянула приготовленные для Васюни тоненькие книжечки рассказов.
— Он их за день проглотит. Такой жадный. За едой читает. На полосе после обеда другие храпят себе, а он опять за книжкой. Весь в брата пошел, — сообщила Мария и, понизив голос, добавила: — Политикой брат Федор-то у него занимался. Сидит теперь в остроге.
«Совсем не простой, оказывается, этот Васюня. С ним надо бы получше познакомиться, поговорить» — думала Вера, слушая Марию.
Ощупью пробралась она с Леной в клеть, пахнущую лежалой мукой, овчинами и свежим сеном.
— На новом месте приснись жених невесте, — сонно пробормотала Лена, залезая под полог, и тут же заснула.
Вера проснулась, когда узкое окошко клети только начало сереть. В сенях уже кто-то ходил, шлепая босыми ногами. Сварливо скрипела дверь. Мария ворчала на Анюту, которая, видимо, только что вернулась с гулянья.
Наверное, пора было открывать ясли. Вера, пошатываясь, вышла в скрипучие сени.
— Да что ты, дитятко, спи иди, — запричитала Мария, месившая в квашевке тесто. — Рано еще. Устряпаются бабы и принесут ребят.
Вера снова юркнула под полог и мгновенно заснула. Ее разбудила Лена.
— Вставай уж, соня! — ворчливо сказала она, открывая полог.
Вера села на постели. Улыбнулась. Такое замечательное утро, яркое, ослепительное!
Солнце развесило свою золотую пряжу от окна и щелей прямо к пологу.
Вера ступила босыми ногами на теплые от солнца половицы и засмеялась — так было хорошо это утро.
В избе стоял сладкий запах печеного хлеба. Было шумно, хотя на нарах, сколоченных специально для ребятишек, лежали всего двое малышей.