Подковылял Зот, покачал головой:
— Я что, мужики, я человек маленький.
— Дак пошто с меня, сколь с Сысоя, записано. Может, из-за того, что в прошлый раз Сысой мне хлеба, подвез. Говорит, у тебя в аккурат будет, с тебя не возьмут. Оплел он меня, оплел. За евонной хлеб теперь я этот налог уплачивай.
Зот потянул Ямшанова за рукав.
— Ну, уж это ты напраслину городишь. Кто видел-то? Не плети-ко, не плети, Фрол.
— Как это не плети! Ты свово не обидишь, — плачущим голосом выкрикнул Фрол.
— Слушай, Фрол Петрович, не зычи. Вместе жить-то. Попрошу я, заплатит, поди, за тебя тесть. Помалкивай, опять ведь по муку придешь. Помалкивай.
Ямшанов немного успокоился, но все равно обида брала. Шел, загребая разлычившимися лаптями пыль, и качал головой.
Навстречу, сидя боком на мерине, ехал Митрий, сзади пылила обернутая зубьями кверху железная борона. Митрий мужик справный. Да и справедливый, в новую власть попал. Остановил его Фрол со своими горестями. Заступись!
В это время вызвал Гырдымов Афанасия Сунцова, и список ему помог: сначала Сунцов кривил светлое личико святого, стонал, плакался, но, узнав, что может попасть в «контры», пошел выгребать пятнадцать пудов жита.
Зато Анна Ямшанова, по-деревенскому Федориха, попала в список «за контру». Хозяйство у нее было бедняцкое. Муж где-то уже года три маялся в плену, и от него приходили письма с непонятными даже Зоту-писарю адресами и штемпелями. Разбирала их только учительша Вера Михайловна.
Гырдымову Федориха прямо сказала:
— А нету у меня хлеба, и займовать не пойду.
Тот намекнул, что она попадет в «контры».
— А пиши, куда хошь, — с злой беспечностью сказала она, — везде мне голодно будет, — и пошла.
— Амбар у ее сгорел, — подковылял к Гырдымову Зот. — Надо бы ее из списка-то убрать.
Гырдымов нахмурился: приходилось список портить, вычеркивать фамилию. Он этого не любил. Но вычеркнул.
Сысой Ознобишин, Зотов тесть, маленький, но аккуратный, с большелобой головой человек, сразу понял Гырдымова:
— Как же, как же, надо помогать. Правда, время-то такое. Посевная. У многих гречка одна в запасе оставлена да до нови немного на еду. А деньги отколь у мужика? Но раз надо, придется поурезать себя.
Он Гырдымову понравился: все бы так, и Гырдымов своим твердым почерком записал его в список: «за революцию, за Советы».
В общем-то, дело шло неплохо. Оправдывала себя его придумка. Гырдымов закурил Зотова табачку: любил побаловаться куревом в хорошем расположении духа, а так не курил. Затянулся цигаркой и взглянул в окошко поверх крыш. Неплохо. Можно даже сказать, что и хорошо он все обмозговал. Никто, почитай, не вывернулся.
В это время ворвался в волисполком мужик, весь пыльный, волосы спутанные — и прямо к нему. И сразу заговорил:
— Оказия какая-то выходит, товарищ Гырдымов. Пошто Фрол Петрович Ямшанов-то попал в бумагу вашу? Ведь он, так сказать, сущий бедняк, а с него чрезвычайный налог.
— А кто ты такой?
— Шиляев я. Здешний человек.
Зот вытянулся в струнку, замер, ждал, когда можно слово вставить. Ишь, разошелся Шиляев, надо бы его срезать. Жаль, Гырдымову не рассказал, что укрывал тот поручика Карпухина.
У Гырдымова благодушие пропало, он буравнул взглядом Шиляева.
— А твое какое дело? Кто тебе уполномочие дал комиссаров спрашивать?
— Мужик я обычный, а ежели про должность, то член я волисполкома. Тоже здеся иной раз сижу, — сказал распалившийся Митрий.
Гырдымов вскочил.
— Так вы что, играете тут? Список-то ваш, волисполкомовский.
— Ты на меня-то, товарищ Гырдымов, не ори, — бледнея сказал Митрий. — Я столь же знаю, пошто в список Ямшанов попал.
Зот подошел было, попробовал слово сказать.
— Вот тут так помечено, а пошто? Ошибка, поди, — невнятно проговорил он, но его обрезал Митрий.
— Ямшанов-то как говорит. Твой тесть Сысой перед обмером зерно ему в житницу ночью завез. Вишь как дело-то оборачивается?!
Зот Пермяков сердито застучал ногой, огрызнулся:
— Тесть — это тесть. Отколь я знаю? Да и кто видел-то? Кто? Вот ты офицера Харитона Карпухина скрывал. Это уж теперь знают все.
У Митрия дрогнуло лицо. Опять рот зажать ему хочет Пермяков.
— Я уж об этом самому товарищу Капустину сказывал. Был грех. Я перед кем угодно сознаюсь.
Привыкший к беспрекословию Гырдымов наливался злостью. Ишь тут что открывается? Не так прост, как он думал, этот Сысой. Но не объедет на кривой кобыле, не объедет. Гырдымов не из таких! А этот Шиляев. Офицера скрывал. Конечно, Капустин мог слабинку дать. Контру отпустил.